Книга Боги осенью - Андрей Столяров

– Михаил Александрович, ну что вы, зачем все это?..

Мамонт, однако, не обернулся. Дверь учительской притворилась, и послышался шорох удаляющихся шагов.

Вот они – стихли.

Семядоля опять постучала костяшками о журнал.

– Продолжаем нашу работу, товарищи! Михаил Александрович переживает, это естественно. Но от наших переживаний не должен страдать учебный процесс. Я, товарищи, попросила бы относиться серьезнее…

В ее голосе слышалось облегчение. Она явно обрадовалась, что инцидент благополучно иссяк, и теперь торопилась скорей закрепить достигнутое.

– Какие есть замечания?..

Сергей понимал, чем эта ее торопливость вызвана, но ему все равно было стыдно, он чувствовал раздражение, и поэтому, когда педсовет довольно скоренько завершился, он спокойно дождался, пока учительская освободится, а дождавшись, как вопросительный знак склонился над Семядолей:

– Вам не кажется, Маргарита Степановна, что среди нас нашелся только один – человек? Который сказал, что думал?

– О чем вы, Сережа?

– Я о том, что все остальные попросту перетрусили. И я в том числе.

Он был зол и потому говорил очень резко.

Семядоля тем не менее не вспылила, а, напротив, вдруг как-то обмякла и жалобно замигала.

– Ах, если бы вы знали, Сережа…

– Знаю, – сказал Сергей. – Я все знаю. К вам опять приходила Мерзкая лента.

И тогда глаза Семядоли расширились, и Сергей против воли очутился в тревожной пустоте коридора. И услышал за дверью учительской странные протяжные звуки.

Будто заскулила собака.

Кажется, Семядоля заплакала…

8

Дома его встретил полный разгром. Оба шкафа в гостиной были распахнуты – на диване, на круглом столе пестрели пачки одежды, поднималась эмалированными боками посуда, извергнутая сервантом, стулья, сдвинутые к окну, толпились как испуганные животные, а в освободившемся срединном пространстве красовался раздутый, наверное уже заполненный чемодан, и второй чемодан, по-видимому только что подготовленный, распластался возле него, демонстрируя внутреннюю обивку. И стояла дорожная сумка, загруженная до половины, и высовывался из нее термосный колпачок, а рядом с сумкой сидела на корточках Ветка и как полоумная шевелила губами, что-то подсчитывая.

Одета она была в домашние джинсы и безрукавку, пух волос, как из бани, был у нее ужасно растрепан, причем в правой руке она сжимала скалку, обсыпанную мукой, а из левого кулака высовывалось какое-то пружинное приспособление: для взбивания крема или что-нибудь в этом роде. А на шее, как ожерелье, висела нитка с сушеной морковью.

Впечатление было убийственное.

– Что ты делаешь? – изумленно спросил Сергей.

Однако Ветка ему ничего не ответила – только глянула пустыми глазами, как будто не видя, а затем, бросив скалку, прошествовала в чулан и через секунду вернулась, неся огромную суповую кастрюлю.

Вид у нее действительно был безумный.

– Ветка!.. – заражаясь этим безумием, гаркнул Сергей. – Ветка!.. Ветка!.. Виктория!.. Что происходит?!

Задрожали хрустальные подвески на люстре. А из комнаты в коридорчик выглянул обеспокоенный Дрюня.

Впрочем, Дрюня тут же махнул рукой и вернулся обратно.

Только тогда Ветка отреагировала.

– Уезжаем, – сказала она, запихивая кастрюлю в сумку.

– Куда уезжаем? – спросил Сергей.

– К маме, в Красницы…

– А зачем?

– Затем, что больше здесь невозможно!..

Губы у нее плотно сжались, а на бледном отстраненном лице проступило выражение непреклонности. Суповая кастрюля в сумку не лезла, и поэтому Ветка с пристуком поставила ее у серванта.

– Помогай, что ты вылупился!..

Запасаясь терпением, Сергей также опустился на корточки и искательно, точно больную, обнял ее за напряженные плечи.

– Какие Красницы, Веточка… Какая такая мама, опомнись…

Он не собирался ее ни в чем упрекать. Тем не менее Ветка рванулась, как будто ей это было в высшей степени неприятно, и, не рассчитав, по-видимому, силы рывка, мягко шлепнулась в открытое нутро чемодана.

Клацнули замки по паркету.

– Все уезжают, – с надрывом сказала она. – Лидочка вон собирается, и, между прочим, с ребятами. Корогодовы еще третьего дня попрощались, Танька Ягодкина только что забегала: они завтра отваливают. Что же нам ждать, пока нас всех тут поубивают?.. – она хлюпнула носом. – Силой тебя никто не потащит. Оставайся. Мы без тебя обойдемся…

Сергей так и сел – ощутимо ударившись при этом головой о столешницу.

У него стукнули зубы.

– Слушай, Ветка, давай поговорим без эмоций. Ну – возникла такая история, ну – бывает. Но ведь ты понимаешь, что это случайное происшествие. Это – вышел из дома и вдруг попал под машину. От случайного происшествия не застрахуешься. Почему ты считаешь, что это имеет к нам отношение?..

Он поднял руку, чтобы разгладить судорогу щеки, но безумная Ветка неприязненно отшатнулась:

– Не трогай меня!..

– Веточка!..

– Не прикасайся!..

– Виктория Александровна!..

– Убери, убери свои лапы, иначе я за себя не ручаюсь!..

С ней случилось нечто вроде припадка: она бурно отмахивалась и безуспешно рвалась отодвинуться. Лицо у нее исказилось, ощерились мелкие зубы, и похожа она была на зверька, которого вытаскивают норы.

– Ветка!..

– Оставь меня, убирайся отсюда!..

Сергей не знал, как это все прекратить: изловчившись, поймал ее за вывернутое запястье и, с усилием притянув, обхватил – заключая в объятия. Щеки у Ветки уже были мокрые, а лопатки под безрукавкой поднимались, как вывихнутые. И одновременно чувствовались на спине деревянные мышцы – так она упиралась.

– Пусти ты меня!.. Все равно не удержишь!.. Придурочный!..

– Але, предки, – сказал вдруг снова появившийся Дрюня. – Нельзя ли потише? Вы тут так выступаете, что половина города соберется.

Тон у него был снисходительно-терпеливый.

Сергей обернулся и второй раз ударился головой о столешницу. Ветка вдруг прыснула. А у Дрюни на вытянутом скучном лице образовалась ухмылка.

– Ничего, не ушибся?..

– Слушай, Дрюня, – шипя, произнес Сергей, – ты не мог бы исчезнуть куда-нибудь на полчасика? Пойди погуляй. Я тебя потом кликну…

– Понял, – сказал Дрюня и, отклеившись от косяка, с независимым видом прошествовал через гостиную. Было видно, как он, подпрыгнув на ступенях веранды, деревянной походкой двинулся куда-то вглубь территории. Руки он засунул в карманы, и брезентовые штаны из-за этого казались широкими.