Книга Индия. Записки белого человека - Михаил Володин

Мы сидели, опустив глаза, и молча смотрели на книги. Какие еще знаки нужны, чтобы подтвердить неслучайность встречи?! Я чувствовал дрожь внутри, словно что-то вот-вот должно было произойти. Девушка положила руку на мою книгу, я — на ее, и наши пальцы — самые их кончики — коснулись друг друга.

— Как тебя зовут? — Я не смел ни убрать руку, ни продвинуть ее дальше.

— Даниэль, — сказала девушка и наконец посмотрела на меня.

Надо пожить в Индии, чтобы понять, что эта страна прекрасна не столько горами, пляжами и храмами (хотя и ими, конечно!), сколько неожиданными скрещениями судеб и путей с такими же, как ты сам, бродягами. Когда на мгновенье в поезде, на рынке или в храме пересекаешься взглядом, обмениваешься словом и чувствуешь всепоглощающую непереносимую близость. Словно приехал сюда лишь для того, чтобы на мгновенье встретить именно этого человека. И потом, спустя месяцы, эта встреча будет вспоминаться как самый важный момент путешествия.

— Расскажи о Калачакре, — нарушила молчание девушка, — это ведь Тантра?

— Тантра. Высшая йога Тантры, — сказал я и взглянул на часы. Времени на рассказ не было, до автобуса оставалось что-то около часа.

Мы вышли под дождь. Я махнул рикше, и тот лениво подъехал к ступенькам, на которых мы с Даниэль стояли, глядя в разные стороны, чтобы не смотреть друг на друга. Такова оборотная сторона бездомной жизни — отсутствие чего бы то ни было твердого, на что можно поставить ногу, за что можно ухватиться рукой. Не успев как следует познакомиться, мы должны были расстаться.

— Дать тебе мой адрес? — спросил я, садясь в повозку.

— Не надо, — быстро ответила Даниэль. — Сделай что-нибудь, чтобы я узнала.

Она повернулась и пошла в гору, к той самой гостинице, из которой я только недавно выехал.

Что нужно сделать, чтобы другой человек, живущий за тысячи километров от тебя, понял, что ты есть, что не умер, что помнишь о нем? Как дать ему об этом знать, не поджигая Александрийской библиотеки? Тогда в спальном автобусе, едущем из Манали в Дели, мне впервые пришла мысль о книге, в которой можно будет рассказать о тех, с кем — пусть всего на мгновенье — повстречался на дорогах Индостана. Ведь книги — такие странные создания, никогда не знаешь, куда они попадут и кто их прочтет.

Я представил себе своего спутника Гошку; и огромного голубоглазого Жору, который при встрече в Понди все удивлялся, как это я угадал в нем соотечественника; и влюбленных в Индию Муни с Леной с сайта индостан.ру, с которыми трижды за полгода пересекался мой путь, и братьев Свята и Юру из Гоа, названных в честь сыновей Николая Рериха, и Катю с Машей с почему-то грустными глазами, живущих в счастливом Ауровиле; и прекрасных последователей Будды Аню и Сашу, с которыми ходил на праздник Шиваратри в Варкале; и русских парижанок, которым делал массаж; и японку Нори, и индианку Шанти, и Такеичи, и всех тех, с кем делил обет молчания на Випассане; я представил Аню и Веню, которые вытаскивали меня с того света, куда я чуть не попал благодаря Калачакре, и австралийцев Пита и Гарри, которые после поездки на озеро Пангонг увязались за мной на разрушение мандалы и украдкой плакали, когда ее разрушали. И следом возникла Даниэль. А за ней — LP.

Мои герои чередой шли мимо меня, и я чувствовал, как натягиваются ниточки, которыми они со мной связаны. Я делал как раз то, чего делать было категорически нельзя, — привязывался ко всем ним и заранее тосковал о том, что они исчезнут из моей жизни вместе с Индией, что наступит какое-то другое время, а это навсегда уйдет.

Письмо в никуда

Здравствуй, Даниэль!

Сколько раз я начинал это письмо, и всегда что-то мешало довести его до конца. Надо бы смириться и бросить, ведь у меня нет никакой уверенности, что ты когда-нибудь прочтешь его. Но снова и снова меня толкает к ноутбуку желание рассказать тебе о Калачакре с самого начала. То есть вернуться в ту точку, где в Манали прервался наш с тобой разговор.

Я поехал в Индию, чтобы изменить свою жизнь. В какой-то момент мне показалось, что впереди — развилка, после которой прежним путем идти невозможно. И я выбрал то, что называют модным нынче словом «дауншифтинг»: бросил суетливую, хорошо оплачиваемую работу и поехал разбираться с самим собой — со своим прошлым и будущим. Отправляясь в путь, я совершенно не представлял, что конкретно ищу и что встречу на дорогах Индостана. Поэтому всякий раз, сталкиваясь с чем-то новым, я с напряжением и надеждой всматривался — не прячется ли здесь то, что поможет разрешить мои проблемы.

Так было, когда я занялся аюрведическим массажем. Я с удивлением узнавал законы, по которым развивается и умирает человеческое тело, изучал составляющие живой материи и человеческие типы, которые из этой материи формируются. Безусловно, это было очень поверхностное знание. Но я и не собирался становиться врагом-аюрведом! Мне было важно другое. Все, что я узнавал, укрепляло меня в мысли, что мой организм — всего-навсего одна из мириад клеток чего-то большего и куда более значительного. И в этой огромной живой системе действуют непреложные общие законы для смены времен года, для скисания молока, для старения людей и еще для многого, о чем я и понятия не имею.

Так было и тогда, когда я пришел на Випассану. Я учился направлять луч внимания сначала на отдельные участки кожи, потом на сердце, печень, сосуды, позвоночник. Это была тренировка внутреннего зрения. Бродя по закоулкам собственного тела, я натыкался на те самые залежи шлаков, о которых говорила Аюрведа. Такое подтверждение полученных знаний радовало вдвойне. Словно что-то подсказывало, что душа живет по тем же законам, что и тело. Что законы сохранения верны для одного не меньше, чем для другого.

Аюрведа и Випассана виделись мне двумя последовательными шагами в одном направлении. Я чувствовал, что вот-вот столкнусь с чем-то еще более важным для понимания собственного устройства, и находился в постоянном ожидании, чтобы не прозевать и вовремя сделать этот еще неведомый мне третий шаг.

За три недели до нашей с тобой встречи ранним июньским утром я вышел из гостиницы «Сиддхартха» в Лехе и направился к ближайшей от города гомпе[40] Спитук. В тот день там начинали строить Калачакру из песка, но мне об этом ничего не было известно. Когда я открыл дверь ритуального зала, первые песчинки упали в центр столешницы с нарисованными на ней контурами будущей мандалы. И с этого момента я не мог оторвать взгляда от красного восьмиугольника стола. На целых одиннадцать дней все прочее перестало существовать. Словно вдохнул, а выдохнуть забыл.

Я глядел во все глаза, как монах в красных одеяниях и с белой повязкой вокруг рта, сидя со скрещенными ногами на столе и низко наклонившись, трет одной медной трубкой о другую и из отверстия той второй долго сыплется песок. Как потом он тщательно чистит трубку внутри, зачерпывает ею из плошки песок другого цвета, и все повторяется сначала. Я наблюдал за растущим в центре мандалы квадратом, и мной владел необъяснимый восторг. Мне отчего-то важно было не упустить ни одной даже самой мелкой детали, словно от этих точек, линий и закорючек зависело понимание чего-то главного, без чего будто бы и жить дальше будет не интересно и не нужно. Я отрывался от наблюдения лишь затем, чтобы сделать несколько снимков.