Книга Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

— Куда?

Вожак мотнул кудлатой головой:

— Посидим? По кружечке, а?

Бесы перехватили Ямщика вечером, за три дома до лицея. Здесь был поворот налево: от потешной рубежной будки, сделанной под старину, начиналась дорожка из желтого кирпича. Вела дорожка к двум ресторанам: шикарному пивняку, где по вечерам устраивались мальчишники со стриптизом, и тихой корчме, равно славящейся варениками с вишнями и фаршированной щукой. Щуку, как помнил Ямщик, следовало заказывать за два дня; вареники подавали сразу. Кабуча объясняла это трудностями щучьей ловли, Ямщик — особенностями национальных темпераментов.

По дорожке следовало идти с опаской: окна углового дома, если смотреть с торца, на первом этаже были забраны решетками, а на верхних этажах кое-где заляпаны краской. В зазеркалье это означало мертвую зону по краю дорожки. Там дышали голодные ямы, дыры, местами заросшие безлистыми ветвями, плетями бешеного винограда, паутиной, сетью келоидных рубцов. Ямщик хорошо помнил, как летом из одной такой дыры выбралась Зинка.

— А толку? — спросил он. — Сиди, не сиди…

Ямщик имел печальный опыт посещения злачных мест. Даже если в зале хватало зеркал, и вещность интерьера, а главное, блюд и напитков не вызывала сомнений, большого удовольствия трапеза не доставляла. Сделать заказ официанту, разумеется, было невозможно, но оторвать дубликат от того, что стояло на чужих столах, не представляло труда. В первый раз Ямщик возликовал, раскатал губу на ежедневные Лукулловы пиры — и жестоко обломался. Вкус и запах у ресторанной еды оказались слабыми, еле выраженными: скорее воспоминание, догадка, намек на действительные ароматы. Сытости ждать не стоило, напротив, спустя полчаса ты был голоден, как волк, еще голодней, чем до ресторана.

Со спиртным выходила та же история, если не хуже: едва заметное, не доставляющее особой радости опьянение, и как только Ямщик покидал заведение, начиналась «гусарская рулетка[11]»: убийственная трезвость или дикое похмелье, как повезет.

— Вспомним? — предположил бес. — Вспомним, как оно бывает?

Воспоминания о прошлой жизни не слишком привлекали Ямщика. Скорее мучение, чем счастье; впрочем, бесам и положено мучить людей. Но бес звал не просто так, а Ямщик устал ждать, пока вожак расколется на правду. Пора торопить события, и если все равно надо начинать, то почему не с беса?

— Давай! Ты платишь?

Шайка хихикнула, вожак остался серьезен:

— Нет проблем, Ямщичок. Счет за мной.

Шагая к корчме, Ямщик пару раз обернулся через плечо. Бесы гуськом топали за ним, и было видно, что дышащих ям они избегают с осторожностью, во сто крат большей, чем это делал сам Ямщик. Притворяются? Разыгрывают? Или им действительно страшно? Зинка лазит, и ничего… В ямах, едва кто-то из бесов приближался сверх допустимого, закипал мрак — вязкий, плотный, вещественный, словно отраженный в тысяче зеркал. Он вспухал манной кашей, закипающей на медленном огне, пузырями выпячивался между корнями, ветвями, рубцами. Казалось, горе-повар плеснул в кашу щедрую порцию чернил. Ямщику даже чудилось, что он слышит звук натужно лопающихся пузырей. Мелкий бесенок, главный объект затрещин, словно против воли повернул голову, уставился на глянцево блестящий пузырь, качнулся к яме, сделал лишний шаг. С липким чмоканьем пузырь лопнул, бесенка дернуло вперед, с дорожки в кашу, словно звук был поводком, пристегнутым к ошейнику.

— А-а-а!

Омут засосал жертву быстрей, чем Ямщик успел сообразить, что происходит. Яма блаженно всхлипнула, по сети корней пробежала мелкая рябь. На миг они срослись, подсохли, превратились в шершавую коросту…

— Чего встал? — спросил вожак. — Шевели ногами.

И шайка откликнулась:

— Н-но!

— Цоб-цобе[12]!

— Хать-хать[13]!

— Аллюр три креста!

— Барьер! Прыгай!

Казалось, не легион только что потерял одного из своих, а кто-то другой, далекий. Так выбрасывают обрезки ногтей. Ямщика передернуло: равнодушие к гибели бесенка ударило по нервам больней, чем ожидалось. Надо учиться, велел он сам себе. Если хочешь вернуться, учись равнодушию.

— Я-то шевелю, — он показал бесам средний палец. — Вы, главное, шевелите. И смотрите под них, под ноги. Иначе с кем я пить буду, с воспоминаниями?

— С чем? — удивился вожак.

— С кем. Вы одушевленные, или мимо проходили? Шли, значит, такие, да не дошли, царствие им… э-э… Смола им пухом!

— Иди, одушевленный. Нашел место лясы точить…

За то время, пока Ямщик здесь не был, корчму перестроили в креативный паб. Горшки, подсолнухи и вышитые полотенца уступили место голому, щербатому, зачем-то выкрашенному белилами кирпичу, черным панелям и кованой чертовщине неизвестного назначения. У окон, выходящих на банный комплекс, остались, как и раньше, столы на шесть персон; прочие столики, расставленные по залу в живописном беспорядке, были на четверых — или на большую компанию, с угловыми диванчиками. Барная стойка поменяла место, уехав из торца к боковой стене. К счастью, над стойкой хватало зеркал: полки со спиртным имели зеркальные «спинки», отчего ассортимент увеличивался вдвое. Вкупе с отражениями в темных по вечерней поре окнах этого хватало, чтобы Ямщик не слишком беспокоился о натуральности интерьера. Тем более что бес-вожак сходу занял место у окна, за столом, который в прошлом не раз принимал самого Ямщика. Ну да, решил Ямщик, бесов шестеро, вернее, было шестеро, теперь пятеро, плюс я…

Он ошибся. Во-первых, он не сказал бы с полной уверенностью, сколько было бесов: шестеро или нет. А во-вторых, к столу они сели вдвоем: Ямщик и вожак. Остальная шайка-лейка ринулась по залу, отрывая у редких посетителей дубликаты заказанных блюд и напитков. Посетители игнорировали налетчиков, те же старались вовсю: перед Ямщиком, как по мановению волшебной палочки, возник запотевший бокал пива с надписью «Kronenbourg» по стеклу, горячая, с пылу с жару, лепешка в форме раковины, приоткрывшей створки, розетка с хумусом, лаковое блюдо с утиной ножкой в клюквенном соусе и порция тушеной капусты в качестве гарнира. Вожаку к пиву достался поджаристый, сплошь в давленом чесноке, цыпленок и монументальный зиккурат кус-куса, сверху украшенный тушеными овощами. Сперва Ямщик не понимал, что же его ломает, раздражает, вызывает желание психануть — услужливость бесов? Противоречие между реальным видом еды и ее зазеркальным вкусом? — но вскоре понял, сообразил и чуть не задохнулся от гнева.