Книга Наука Плоского мира. Книга 3. Часы Дарвина - Джек Коэн

Когда мы оглядываемся на то, что изменили благодаря свободе воли, нам кажется, что это такой же результат причинных связей, как и все остальное – и если вселенная в каком-либо смысле детерминистична, она детерминистична во всех смыслах. Представьте, что Одиссей вспоминает о том, что случилось, когда его корабль ушел от сирен. Его люди не слышали его, а он хоть и слышал, но не мог управлять судном. Поэтому они и сумели пройти свой путь – самый невероятный из всех возможных. Конечно, в определенном смысле каждый морской маршрут в равной степени уникален, как и всякая раздача карт в игре; но путешествие Одиссея столь же поразительно, как, скажем, сдача всех карт одной масти одному игроку. Можем ли мы, оглянувшись на историю, обнаружить такие поразительные путешествия, события, действия, которые покажутся нам следствием свободы воли?

Тогда что такое причинность? По Дамасио, мы склонны считать, что истории обязаны своей динамикой крупным событиям, или «поворотным моментам». Но мы ошибаемся, полагая, будто крупных последствий не бывает без весомых причин. Это не так (вспомните бабочку), но тут имеется одна проблема – и заключается она в выборе правильного мелкого изменения (которая из бабочек?). Ведь всегда существуют миллиарды новых бабочек, вызывающих новые перемены, ранее незаметные отличия в «тринадцатом знаке после запятой», бывшие недоступными для наблюдения до тех пор, пока не проявились их результаты.

Такова и настоящая история: причины часто распределяются между множеством мелких событий, которые затем складываются вместе. Вот почему Чудакулли приходится задействовать огромное число волшебников, чтобы выполнить ряд пустяковых дел – и все ради того, чтобы добиться написания «Происхождения видов».

Мы объясняем такую причинность лишь ретроспективно: история не знала, «где это происходило». Так что изменение прошлого создает для будущего не причинную связь, контекст – чем и предстоит заняться волшебникам. И мы видим, что они целыми тысячами вносят нескончаемые и простые изменения в историю Викторианской эпохи – вместо того чтобы, скажем, убить королеву Викторию. Любой викторианец – особенно если это квалифицированная няня – скажет вам то же самое о вашей собственной истории: ваше сердце должно быть чистым, а намерения – негласными.

Глава 17

Встреча на галапагосах

Чарльз Дарвин сидел на травянистом берегу. Рядом, у цветов, кружили пчелы трех видов, а чуть повыше особи Hirundo rustica устремлялись за многообразными Ephemeroptera[59].

Его мысли были сложны и запутаны, как и подобает мыслям человека, разум которого ничем не занят. Он думал вот о чем: какой занимательный и удивительно причудливый берег; здесь можно наловить рыбы к обеду; у меня болит горло; надеюсь больше не получать писем о морских уточках; сыпь, кажется, становится сильнее; я слышал странное жужжание; мне что, это привиделось? гомеопатия перешла все границы здравого смысла; нужно выяснить, где у Phyllosoma[60] расположены яичники; до чего же громкое жужжание…

В нескольких ярдах от него из ямы в берегу исходило нечто вроде желтовато-коричневого дыма, который затем превратился в облако рассерженных Vespula vulgaris[61]. Они взяли курс на пришедшего в ужас Дарвина…

– Сюда, óсочки!

Дарвин наблюдал за этим в изумлении.

Когда Ринсвинду представили задание спасти Дарвина, не дав осам закусать его до смерти, эта миссия стала для него тяжким приговором. С самого начала было очевидным, что Дарвин его заметит, а если бы Ринсвинд стал невидимым, его не заметили бы осы. Поэтому он взял с собой на задание два ведра теплого варенья и надел розовую балетную пачку, ядовито-зеленый парик и красный нос, для того чтобы: а) Дарвин потом не поверил, что видел его; б) не осмелился никому об этом рассказать.

Дарвин проследил, как его видение ускакало по полям прочь. Это было весьма поразительное зрелище. Прежде ему не приходилось видеть, чтобы осиный рой принимал такую форму.

На землю упал обрывок бумаги. Должно быть, его обронил таинственный клоун.

Дарвин поднял его и прочитал вслух:

– «Верни меня, Гекс». Что за…

Полдень навевал дремоту. Травянистый берег продолжал жужжать, гудеть и цвести.

На одиноком берегу возник человек. Он спрятал за скалой два ведерка и снял накладной нос.

Обведя взглядом горизонт, Ринсвинд достал из-под рубашки шляпу.

Неужели это один из самых известных островов в истории техномантии? Вид у него был, откровенно сказать, весьма скучный.

Он ожидал увидеть леса, ручьи, изобилие животных. На Моно-Острове, где жил бог эволюции, нельзя было сделать и шага посреди трепещущей, цветущей жизни. Там все стремилось куда-то убежать. А это место казалось жадным. Чтобы здесь выжить, нужно было иметь прочный стержень. Нужно было приспосабливаться.

Гигантских черепах он не встретил, но заметил пару крупных пустых панцирей.

Подобрав корягу, которая, лежа на солнце, превратилась в нечто, напоминавшее камень, Ринсвинд поспешил по узкой тропинке.

Гекс хорошо постарался. Человек, которого должен был найти Ринсвинд, шагал по дорожке впереди него.

– Мистер Лоусон!

Мужчина оглянулся.

– Да? Вы с «Бигля»?

– Да, сэр. Вперед, врукопашную, сэр! – ответил Ринсвинд. Лоусон смотрел на него.

– Почему у вас на шляпе написано: «Валшебник»?

Ринсвинд быстро нашелся с ответом. Благо в Круглом мире хватало странных обычаев.

– Отмечали пересечение экватора, сэр, – ответил он. – Я к ней очень привязался!

– А, праздник Нептуна, – отозвался Лоусон, отступая. – Прекрасно. Так чем я могу вам помочь?

– Я лишь хотел пожать вам руку и сказать, как мы все довольны вашей удивительной работой здесь, сэр, – сказал Ринсвинд, решительно сжимая его кисть.

– Мы… это очень мило с вашей стороны, мистер… Что это за шум?

– Что, простите? Разрази меня гром, кстати!

– Этот… свистящий звук, – неуверенно сказал Лоусон.

– Может, это какая-нибудь черепаха? – предположил Ринсвинд.

– Они же только шипят или… Что это за грохот? – удивился Лоусон. Над кустами за его спиной поднялось облако пыли.

– Я не слышал, йо-хо-хо, – ответил Ринсвинд, продолжая трясти его руку. – Что ж, не смею вас более задерживать, сэр.

Лоусон посмотрел на него взглядом человека, который понял, что случайно попал в плохую компанию. Шляпа никак не выходила у него из головы.