Книга Индия. 33 незабываемые встречи - Ростислав Рыбаков

Никто не спешил, шли медленно, но Сарада все отставала. Отец дожидался ее, каждый раз недоумевая – то ли она уставала с непривычки ходить пешком на длинные расстояния, то ли давала знать о себе иная усталость, нервная, не только от сплетен и пересудов, но и от неизвестности, ждущей ее впереди.

На третий день стало ясно, что Сарада идти не может. Вся группа постепенно исчезла в мареве жары и пыли, а отец с дочерью нашли какое ни есть пристанище и остались одни. Сарада горела в жару, плохо понимая, что происходит. Всей душой стремилась она идти и идти вперед, но малярийная температура удерживала ее в чужом доме на ветхой сеточной кровати. Отец метался, не зная, чем помочь.

А через день все прошло само собой и все еще волнующийся отец и ослабевшая дочь, вдвоем, продолжили свой медленный путь по горячему песку бесконечной, казалось, дороги.

Сарада не сказала ни слова тогда о том, что привиделось ей в горячечном бреду и только спустя почти полвека рассказала (скупо, но ярко) об этом своим ученикам. Верить или не верить этим воспоминаниям – дело читателя, хотя кто дал нам право сомневаться в ее собственных словах?

«Я была без сознания, – прищурившись, вглядывалась она в прошлое, – и внезапно увидела незнакомую женщину, сидевшую подле меня на кровати. Она была очень темной, но неописуемо прекрасной. Ее прохладные руки гладили мне горячую голову. Я обратила внимание, что ее ступни были черными от пыли. Неужели никто не предложил тебе воды, чтобы омыть ноги? – спросила я. Не волнуйся, я уже ухожу, я пришла сказать, что ты поправишься и продолжишь свой путь, – ответила она ласково. Откуда ты? – спросила я, и она ответила – из Дакшинешвара.

– Но я как раз шла в Дакшинешвар. Я хочу видеть его [характерно это не называние мужа. – РР] и служить ему, а тут эта лихорадка!

– Не волнуйся, все пройдет, ты поправишься и увидишь его. Для тебя я держу его там.

– Но кто ты мне?

– Я твоя сестра».

И на этом Сарада, по ее словам, погрузилась в глубокий сон, чтобы проснуться наутро почти исцеленной.

Отец и дочь добрались до Дакшинешвара около девяти вечера – в это время в тех краях уже совсем темно. Наверняка, она очень волновалась в эти последние минуты. Кто-то предложил пойти на ночлег туда, где уже расположились женщины их деревни. Но она решительно направилась в келью Рамакришны.

Он встретил ее радостно и с такой знакомой ей добротой, что все пересуды односельчан в одно мгновение развеялись в прах. Он был не только абсолютно нормален (а ведь червячок сомнения все же жил в глубине ее души), но и, безусловно, рад ее видеть и страхи, мучившие ее незаметно для окружающих, исчезли бесследно и навсегда.

Он велел постелить ей циновку и послал в храм за едой, – но монахи уже закончили трапезу и бедным путникам пришлось довольствоваться двумя горстями риса.

В полумраке небольшой кельи он с нежностью и любовью смотрел на нее, усталую, измученную, но счастливую.

Как Ганг приходит к Океану, так и она, преодолев всё и всех, достигла своей цели и умиротворенно растворилась в благоухающей сладкими благовониями обители, до предела насыщенной духовной энергетикой этого такого родного и такого непростого человека, сидящего сейчас, скрестив ноги, перед ней и отдающего распоряжения завтра же с утра пригласить к ней из Калькутты лучшего доктора.

Глаза ее слипались и душу наполнял блаженный покой.

А он был действительно очень непростым человеком, этот молодой юродивый и великий мистик Следить за его жизнью из полутора столетнего далека занятие чрезвычайно увлекательное и поучительное. Зачастую совершенно невозможно предугадать, даже зная все привходящие обстоятельства, как он поступит в том или ином случае. Он непредсказуем даже для своих «коллег по цеху», индусских жрецов, что уж говорить о нас, сторонних наблюдателях – из другого века, из другой культуры.

Брахман-жрец, для которого кощунственна (как для любого индуса, но для него тысячекратно!) даже гипотетическая возможность находиться за одним столом с не вегетарианцами, он сам в определенный период своих исканий ел говядину, что воспринималось окружающими почти как каннибализм.

Монах, аскет, святой – на другом этапе своих поисков Истины он одевался в сари, имитировал женские ужимки и, окружая себя барышнями, весело ворковал с ними.

Нестяжатель, даже при случайном прикосновении к деньгам получавший видимый всем сильнейший ожог, он ради обеспечения благополучия Сарады в будущем, когда она станет его вдовой, делает вклад в банк, чтобы она могла на проценты от этого вклада сводить концы с концами (замечательно, что, при этом он, человек, казалось бы, не от мира сего, скрупулезно подсчитал, какая сумма понадобится ей в будущем – вышло по шесть рупий в месяц!).

А вот уж нечто совсем анекдотичное. В келье своей Рамакришна обнаружил забредшего туда таракана и приказал одному из учеников вынести его на улицу и убить Ученик, хороший ученик, бережно вынес насекомое за порог, помолился ему, сложив ладони, отпустил его на все четыре стороны и с чувством хорошо исполненного долга вернулся к Учителю. Он жаждал одобрения, ведь разве не Рамакришна говорил, что Бог в каждом из живых существ? К его огорчению (а к нашему удивлению) всегда мягкий Учитель был строг как никогда: неповиновение приказу своего гуру есть непростительное деяние.

Из множества уроков такого рода складывались дни, месяцы, годы и Сарада была прилежной ученицей.

Нельзя не упомянуть, что «Учение Рамакришны», явившееся переосмыслением не только гигантского многотысячелетнего наследия индуизма, но фактически и всего религиозного опыта человечества, было систематизировано, записано, проанализировано лишь после ухода из жизни его создателя. Сам он просто отдавал себя случайным и не случайным собеседникам, всегда индивидуально – в зависимости от духовного уровня и потенциала каждого из них – не споря, не убеждая, а лишь живя перед ними своей странной, ни на кого непохожей жизнью.

Помню, лет пятнадцать тому назад его последователи в Индии проводили международную конференцию. Из Советского Союза приехали две делегации, одна от Академии Наук, другая от Союза писателей. Поначалу, такой состав участников казался надуманным – какое отношение могли иметь академические ученые и писатели к памяти неграмотного мистика, за всю жизнь лишь однажды взявшего в руки перо и то для того только, чтобы поставить корявую подпись под каким-то документом?

Но в ходе конференции я вдруг понял, что никакой натяжки в этом не было. Неграмотный, он был великим писателем. Его притчи, а он в основном излагал свои взгляды именно в притчах, были законченными художественными произведениями, построенными на феноменальной крестьянской наблюдательности. Образная система его высказываний совершенна. Вот несколько примеров:

– Незнающий шумит, привлекая всеобщее внимание, знающий хранит молчание – так грохочет спускаемая с горы пустая бочка, полный сосуд не издает ни звука. Или другой, похожий пример – ливень с громом падает в пустое ведро и лишь с легким шорохом в полное.