Книга Последняя спецоперация "Нормана" - Михаил Болтунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В архиве ГРУ сохранилась телеграмма, присланная из Буэнос-Айреса, в которой рассказывается о том, как «советских дипкурьеров Джамая и Прохина задержали на аргентинской таможне на 8 часов, относились к ним по-хамски, намереваясь спровоцировать инцидент и завладеть почтой».
Почему же наглеют аргентинские контрразведчики? Ответ на этот вопрос можно найти здесь же, в оперативных делах резидентуры ГРУ.
В телеграмме военного атташе от 2.10.1948 года говорится: «Генерал армии в отставке Писторини, ныне министр общественных работ Аргентины, находясь в США, заявил: Аргентина стойко стоит за США в ее “холодной войне” против России».
И еще один документ в подтверждение.
«Москва. Гурову
Оперативное письмо.
Приемы и действия контрразведки.
Приходится иметь дело не только с аргентинской контрразведкой, но и с американской, которая за последнее время ведет свою деятельность более активно, чем местная КРО.
Аргентина не желает раздражать здешних представителей США, которые настаивают на изоляции сотрудников СССР и особенно военных представителей».
Вот в такой поистине «блокадной» обстановке и приходилось вести разведывательную работу помощнику военного атташе Александру Лазаренко. Итоги его деятельности до сих пор засекречены, но известна общая оценка — она достаточно высокая.
Однако все, что случилось с ним потом, не укладывается в общепринятые правила. Обычно успешно отработавшие за рубежом оперативные сотрудники военной разведки продолжают службу в центральном аппарате ГРУ, набираясь опыта и готовясь к следующей командировке.
Но Лазаренко не оставили в центральном аппарате в Москве. Более того, из стратегической разведки он оказался в войсковой, и очень далеко от столицы — на Дальнем Востоке, в должности заместителя начальника разведки 37-го воздушно-десантного корпуса.
Что ж, дальневосточника вряд ли напугаешь медвежьими углами, но факт остается фактом. После пяти лет успешной работы в аргентинской резидентуре ГРУ Лазаренко оказался на краю земли, в десанте, в замах у начальника разведки корпуса.
Вскоре этот корпус попал под «хрущевское» сокращение, из трех дивизий оставили одну. А Лазаренко из корпусного штаба попал в дивизионный, начальником оперативного отделения.
Вот такие удары судьбы. Откровенно говоря, не всякому под силу выдержать их. Но Александр Иванович умел держать удар.
Однако вернемся к главной интриге. Ну не просто же так, за здорово живешь, опытного оперативного офицера, после стольких лет пребывания за границей, в одночасье убрали из стратегической разведки и загнали, куда Макар телят не гонял. Разве место ему в начоперах десантной дивизии?
Один из разведчиков, выслушав эту историю, с уверенностью сказал:
— Да провал у него был или какая-то аморалка, тут и к семи бабкам не ходи.
К семи бабкам-гадалкам я и вправду не пошел, но вернулся к личному делу Лазаренко. Никаких провалов, аморалок, взысканий, только поощрения.
Неудобно было напрямую спрашивать самого Александра Ивановича. Он тогда уже сильно болел. Но иного выхода я не видел.
Позвонил к нему домой, приехал. Жена на входе попросила не волновать его и долго вопросами не мучить. Пообещал, но минут через десяток нарушил данное слово и спросил, как казалось мне, о самом больном.
Но Александр Иванович, на удивление мне, рассмеялся.
— Это отдельная история. Кстати, очень поучительная для вас, молодых.
Он задумался, словно возвращаясь в мыслях на десятилетия назад, и продоложил:
— Это произошло во время моей учебы в Высшей разведшколе. Как-то вызывает меня к себе в кабинет начальник школы генерал-лейтенант Кочетков. Явился, доложил по форме. Смотрю, в кабинете кроме Кочеткова кадровик сидит, да еще офицер особого отдела. Разволновался, конечно. Такое присутствие не предвещало ничего хорошего. И вправду, начальник школы, покопавшись на столе в бумагах, поднимает голову, смотрит на меня и спрашивает: «Скажите-ка нам, Лазаренко, вы случайно сами себе звание лейтенанта не присвоили?»
Стою как громом пораженный и не знаю, что сказать. Что-то пролепетал: мол, как это сам себе?
«Да вот, — отвечает генерал, поглядывая на кадровика, — не можем мы приказа найти о присвоении вам первого офицерского звания».
Меня уже трясет, однако думаю, если сейчас сплоховать, точно подумают, что самовольно лейтенантские погоны одел. Гляжу, а кадровик так плотоядно усмехается: попался, голубчик…
«Товарищ генерал-лейтенант, — рубанул что было сил, — я окончил Омское пехотное училище имени М. Фрунзе в 1941 году. Тогда же и звание офицерское получил. Вполне законно. У меня в дивизии 16 человек из моего училища, можно проверить».
«А ты не дергайся, Лазаренко, — угрожающе произнес кадровик, — мы проверим… Еще как проверим».
Вышел я тогда из кабинета начальника как в тумане. Обидно, досадно… Училище, фронт — взводный, ротный, начразведки дивизии, орден Красного Знамени, с сорок первого по сорок третий с передовой не вылезал, и на тебе… почитай, преступник, погоны на себя навесил. «Ну и сволочь же этот кадровик, сам приказ, видимо, потерял, а на меня свалил», — подумал я тогда в сердцах. И, как оказалось, недалек был от истины.
Александр Иванович закашлялся, в комнату вбежала жена, стала его успокаивать, мол, Саша, ты не волнуйся, дала лекарство. Было очень неудобно, получилось, что я спровоцировал волнение больного. А ведь меня предупреждали.
Лазаренко заметил мое ерзание на стуле, махнул рукой:
— Не тревожься. Ты тут ни при чем. Хочешь дослушать историю?
Я только развел руками — еще бы!..
— Тогда слушай. На чем мы остановились?
— На сволочи-кадровике, — подсказал я.
— Да уж… — протянул Александр Иванович, — ну, после такого душещипательного разговора, не ожидая их официального подтверждения, сам написал начальнику Омского пехотного училища. Объяснил ситуацию. Вскоре на мое имя пришло письмо. В конверте находилась выписка из приказа командующего Западно-Сибирским военным округом о присвоении мне звания лейтенанта.
Наверное, надо было отнести выписку в отдел кадров, но я не мог вынести оскорбления и пошел прямо к начальнику школы.
Генерал Кочетков принял меня, прочитал выписку и вызвал кадровика. Это была показательная порка в моем присутствии, он «воспитывал» его долго и яростно, за то, что посмел «заподозрить офицера-фронтовика в подлоге».
Как мне казалось тогда по молодости, я был полностью отомщен.
Однако, когда закрылась тяжелая дверь кабинета начальника школы, позеленевший от показательной порки кадровик злобно прошипел в лицо: «Ты меня еще попомнишь, Лазаренко».
