Книга История леса. Взгляд из Германии - Хансйорг Кюстер

Гюнтер писал: «Как мало радости внушает нам вид прозрачных лесов, лишенных подлеска, в которых, где только возможно, деревья высажены по линейке и стоят ровными рядами на четкой дистанции друг от друга, как полк солдат!». Он пишет о том, что звери в новые форсты практически не заходят, птицы их избегают, они бедны видами растений. Говоря современным языком: в форстах ничтожно мало биоразнообразие. Такие леса были для Гюнтера, который занимался в основном зоологией, не «настоящими», охраны заслуживали совсем иные, светлые леса, в которых водились многочисленные виды животных. Его идеалом был лес пастбищный:

В Ольденбургском крае по сей день сохранились последние остатки пастбищного леса, и крестьянин по-прежнему выгоняет своих черно-белых коров пастись меж его стволами. В 1909 году, на Троицу, я отправился в путь, чтобы исследовать этот своеобразный «памятник природы»… Вскоре я подошел к Хазбруху[141], и, пробираясь через лес, уже издалека разглядел бурые громады огромных, тысячелетних дубов… Между дубами растут многочисленные и столь же древние грабы… Хазбрухский лес – памятник древнегерманского прошлого, он рассказывает о жизни наших предков больше, чем валы и стены. И как прекрасно, наверное, было в Германии, когда такой светлый лес простирался во все концы, а меж его высоких стволов неспешно бродили цветущие, здоровые пастухи со своими быками и коровами.

Судя по этой цитате, Хазбрухский лес для Гюнтера первичный – наследие эпохи Германна Херуска, имя которого по известным причинам звучало все чаще. Однако хотя Гюнтер и видел пасущийся в Хазбрухе скот, но не заметил, как влиял выпас на состав леса, не заметил следов регулярной и постоянной обрезки на деревьях, в сильнейшей степени завысил их возраст (им было не по три тысячи лет и не «далеко за тысячу лет», а максимум несколько столетий). Грабы были еще моложе, ведь они могли достичь солидной высоты только после того, как в XX веке прекратились крестьянские пользования. Однако вне всяких сомнений, пастбищный лес был наделен особым очарованием, влек к мечтам и, конечно же, был очень богат видами растений и особенно животных. Именно это, вместе с голословными утверждениями о возрасте деревьев, а также его «естественность» послужило для Гюнтера достаточным аргументом, чтобы назвать такой лес первичным и потребовать его охраны. Для современников Гюнтера и последующих поколений защитников природы XX века это было ясным и убедительным. Сосновые и еловые монокультуры стали вызывать протесты. Бедные видами буковые леса симпатиями также не пользовались, ведь буки, как видел Гюнтер в Хазбрухе, перерастали и заглушали дубы. Пустоши и светлые пастбищные леса, все более редкие в Германии из-за прекращения традиционного лесопользования, напротив, брали под охрану. Лесное хозяйство не могло согласиться с такой программой, ведь оно с XVIII века следовало исключительно принципу устойчивого пользования. Принцип этот, однако, обернулся против сохранения интенсивно эксплуатируемых ландшафтов, таких как пастбищные и низкоствольные леса, и уж тем более выгоны и пустоши: здесь в течение столетий древесина изымалась столь интенсивно, что деревья переставали расти, а то, что вырастало, топталось или поедалось скотом.

Это противоречие послужило началом постоянных конфликтов между лесоводами и сторонниками охраны природы. Кто есть подлинный защитник природы – тот, кто сажает лес (или восстанавливает, пусть даже в несколько ином виде) и ухаживает за ним, или тот, кто стремится к сохранению «исконного» ландшафта с его высоким биоразнообразием?

У сторонников охраны природы был и еще один, более опасный враг: охотник, убивавший животных, которых они защищали. Правда, в этом случае интересы «сторон» сходились в симпатиях к осветленным лесам: именно здесь биоразнообразие было наибольшим.

В начале XX века любили оглядываться назад, вспоминать начало прошлого века. Конрад Гюнтер поминал художников XIX века, писавших леса в их прежнем состоянии – таком, какое теперь следовало бы воссоздать: «Ведь большинство людей представляют себе древнегерманский первичный лес так, как живописали его на своих изумительных сказочных полотнах Швинд и Фогель, или как он представлен на сцене во втором акте „Зигфрида“». Позже документами исходного состояния природы считались в первую очередь картины Каспара Давида Фридриха. В фотоальбоме Ганса Вольфганга Бема и Юстуса Бётхера [Behm, Böttcher] «Охраняемые природные территории Германии», изданном в 30-е годы XX века, эти картины сопоставлялись с современными фотографиями. Они должны были продемонстрировать, «насколько решительно изменился облик Германии за последние 100 лет», как было написано во введении. В первой же главе книги «На подступах к охране природы» приведена иллюстрация с «Одиноким деревом» Каспара Давида Фридриха – одиночным дубом из Исполинских гор. Перелистнув страницу, читатель видел фотографию со следующей подписью: «Хазбрух (Ольденбург): как гигантский дракон, лежит могучий ствол упавшего „Толстого дуба“[142] на мшистой лесной земле». Один из тех старых дубов, которые за несколько десятилетий до того так впечатлили Гюнтера, теперь ослабел и рухнул от старости. «Послание» было прозрачным: старые германские дубы гибнут; настало время защитить старые дубы! Ведь они, согласно Гюнтеру и его сторонникам, были особенно характерны для «природы», хотя, как уже упоминалось, несли на себе следы скорее культуры, чем природы. Характерные признаки пастбищных деревьев можно разглядеть и на дубе, изображенном Фридрихом: это дерево также выросло не в «естественных» условиях.

Стареющие деревья со следами интенсивного пользования обладали для многих, особенно защитников природы, высокой эстетической привлекательностью. Их считали признаками первичности, подлинности ландшафта, а места, где они росли, – достойными особой охраны: именно пастбищные леса и пустоши, такие как объявленная в 1921 году охраняемым природным парком Люнебургская пустошь вокруг холма Вильзедерберг, можжевеловые пустоши известняковых гор и участки высокогорных лугов в последующие годы были взяты под охрану.

Вальтер Шёнихен[143], руководитель сначала Государственной службы ухода за памятниками природы в Пруссии, а затем Имперской службы охраны природы в Берлине, в 1934 году опубликовал книгу «Древние первичные леса в немецких землях. Картины борьбы немецкого человека с первобытным ландшафтом» [Schoenichen, 1934]. На читателя во всей своей воинственности обрушивается дух времени: