Книга Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

Хотя мой муж и считал Грету бестолковой, она отличалась от большей части наших посетительниц в лучшую сторону, и она была хорошенькая. Прозывалась она вдова Вайс и всем рассказывала, что отец Вилли – капитан, судно которого угодило в шторм у мыса Страха. Она наряжалась по последней моде, ее блестящие темные волосы, завитые очаровательными локонами, были предметом моей зависти, я даже копировала ее стиль.

Многие посетительницы, увидев Грету впервые, принимали ее за Мадам Де Босак и понимали, что ошиблись, только когда Грета открывала рот: свой жуткий немецкий акцент она сохранила.

– У меня нет опыта шенский физиолог, Мадам акушерка, унд я ее ассистент.

Она была предана, как кокер-спаниель; за то, что я вытащила ее с улицы и платила приличную зарплату, она на все лады расхваливала перед клиентками мои таланты:

– Йа, йа, с фрау Де Босак вы в хороших руках, йа, она хороший специалист, вы пришли как раз вовремя, миссис, она вам поможет.

Вопреки тем ужасам, которые некогда творили с ней в гнусных переулках и на задах салунов, Грета сохранила природную веселость, любила петь песенки, что подслушала в Шутцен-парке, или в пивной Лухова, или во дворце Лагербир, куда захаживала в прежние времена со своими поклонниками. Но она так же легко могла впасть в дурное настроение и заливаться слезами от любого пустяка.

Однажды утром ее мальчик Вилли прибежал из их квартиры за углом на Кортландт-стрит:

– Тетя, беги скорее к муттер, пожалуйста.

Я нашла Грету скорчившейся в постели. Мы с Вилли перевернули ее, и я побрызгала в лицо водой.

– Я так смущена, – лепетала она впоследствии, – ни один мушчина на мне не шенится. Мой сын будет всегда незаконнорошденный. Обещай, что никому не расскажешь.

– Я обещаю не рассказывать, что ты когда-то была шлюхой, если ты обещаешь никому не говорить, что я собирала тряпки и мать моя была однорукая прачка, что я доросла до консультанта по таким вопросам, о которых не принято говорить в приличной компании. Вот, например…

Я зашептала ей на ухо, какие это были консультации, но лучше пусть это останется между нами. Достаточно сказать, что мы с Гретой смеялись над этим до упаду.

Добрая шутка неизменно поднимала дух моей подруге, и, отсмеявшись (в точности как соседская девчонка, которая некогда помогала мне развешивать постирушку), она могла выйти к дамам из Готэма. С немецкой пунктуальностью она придерживалась расписания приемов, а перевязочные бинты были обрезаны предельно аккуратно, чуть ли не идеальным образом. Она знала меня, знала мою жизнь, а я знала, чем живет она. В качестве медсестры она никогда не поддавалась эмоциям, всегда сохраняла хладнокровие, даже когда приходилось иметь дело с выкидышем. Но хотя ее маленькие руки вполне годились для практики, она боялась приблизиться к «беременной утробе», даже не могла мне сказать, на сколько пальцев раскрылась матка. Вы, наверно, возразите, что шлюха остается шлюхой, как волка ни корми, он все в лес смотрит. Не знаю. Но когда я предлагала ей стать ассистенткой, ее начинало трясти и она только повторяла:

– Найн, найн, найн.

В конце концов я плюнула и оставила свои попытки. Так что я орудовала у изножья кровати, а она – у изголовья. Мы были партнерами. Как старая супружеская пара. А моя Аннабелль и ее Вилли росли как брат и сестра. Немало дней эти два зайчонка провели вдвоем – вместе пили чай и вместе спали днем в детской нового дома, который мы купили в 1872-м всего в одном квартале от новой клиники. Все четыре этажа на Либерти-стрит, 129 мы приобрели за сумму, какую я и вообразить-то не могла еще два года назад, когда семейство Джонс и Грета с Вилли обитали под одной крышей – будто носки в корзине.

Но на Либерти-стрит стало ясно, сколь высоко мы взлетели. Обычные люди в таких зданиях не живут. У построенного в федеральном стиле дома, с выступающими мансардными окнами, с остроконечной крышей, с темными оконными рамами, вид был чрезвычайно респектабельный. Можно сказать, что если бы дом был человеком, то это был бы почтенный джентльмен, член клуба «Метрополитен», с неизменно высоко поднятой головой, с карманными часами и солидным брюшком, перехваченным камербандом. За крыльцом следовала парадная дверь с дверным молотком в форме американского орла; бронзу начищала Маргаретт Макграт, наша горничная, которую все звали попросту Мэгги, я помогла ей несколько лет назад, когда ее дражайшая матушка привела дочку ко мне. Девочка живет с докером как с мужем, не могла бы я ей помочь? Поскольку докер уплыл в дальние края, Мэгги не могла вернуться в отцовский дом, вот она и не покидала моего заведения с момента нашей встречи. Теперь всякий раз, когда я чувствую запах лимона от газовых ламп и олифы от стенных панелей, я радуюсь, что это не мне пришлось наводить порядок.

Мои юбки издавали легкий шелест, который изысканным шепотком стлался над паркетом, когда в вестибюле я сняла свою шляпу и прошла в первую гостиную, обставленную изысканными парчовыми диванами и креслами алого генуэзского бархата с кружевными накидками на спинках. Ни одной уличной крысе или кухонной замарашке вроде меня прошлой и не мечтается пройтись роскошным коридором, заканчивающимся зеркалом в золоченой раме и отражением – портрет хозяйки дома 26 лет от роду. И меня всякий раз поражало, что миссис Энн Малдун Джонс каким-то образом проникла в зеркало благородной дамы.

Всякий раз, когда я оказывалась одна в зеркальном коридоре, я восхищалась прекрасным отражением. Привет, как дела, миссис Джонс? – вопрошала я. Все замечательно, и тебе счастливого дня, селедка Экси, не слишком-то зарывайся.

По правде говоря, мне не верилось, что зеркало с Либерти-стрит надолго сохранит этот шикарный образ. Удача всегда пробуждала во мне подозрительность. В голову лезли мысли о скоротечной чахотке, что однажды ночью явится по мое дыхание. Вопреки тому, что наши действия, явно шедшие вразрез с законом, охватывали весь город, никого не арестовали, и было ясно как день, что если когда-нибудь кого-нибудь и схватят, это буду я. Но судьба покамест мне улыбалась, почему бы и мне не улыбнуться в ответ, будь передо мной раззолоченное зеркало или застекленная дверь? За дверью находилась библиотека. Черная лестница вела вниз на кухню. Вверх – в комнаты Мэгги и кухарки Ребекки, еще одной бывшей моей пациентки, они жили на четвертом этаже. На третьем этаже располагалась детская с кукольным домиком и школьной доской, где моя дочь, мисс Белль Джонс, играла на спинете[72] и под руководством гувернантки учила буквы. Освещаемый газовыми лампами коридор вел в нашу с Чарли спальню: камчатные шторы, камин, облицованный резным дубом, кровать розового дерева с поистине королевским изголовьем – гербы, гирлянды, полумесяцы, копья, доспехи и много чего еще.

Королева Джонс, называл меня Чарли. Я возлежала на подушках в своей роскошной ночной сорочке, а он являлся, закутавшись в мохнатое покрывало, и мы играли в Ее Величество и Его Величество, воплощали в жизнь Королевский Протокол Джонсов (сперва миссис Джонс вынимает руку из рукава, чтобы продемонстрировать белое плечо, а затем оголяется другая рука, являя мощный бицепс мистера Джонса, но традиция, не говоря уже о химикалиях любви, требует, чтобы от остальной одежды избавлялись куда проворнее). В такие ночи Чарли был для меня огнем в стеклянном шаре уличного фонаря, обращающим все сомнения в дым, так что иногда средь бела дня, за рутинной работой в конторе или в клинике, меня вдруг пронзала сладкая судорога и я отдавалась чувствам, вспоминая его ласки, поцелуи и нежные слова. Я млела, и таяла, и не могла его дождаться, а он приходил глубоко за полночь, и ревность тотчас хватала меня за горло.