Книга Загадка Катилины - Стивен Сейлор

— Ах, Руф, это такая честь, но, боюсь, мы должны отказаться.

Метон посмотрел на меня так, как будто я выкинул один из его подарков прямо в Тибр.

— Но почему, папа? — спросил Экон.

— Потому что… ну, потому что вы почувствуете себя неловко в таком месте.

Метон нахмурился. За него ответил Руф:

— Мы будем стоять в тени. Никто нас даже и не заметит.

— Но, Руф, мы и так уже помешали тебе, попросив совершить для нас обряд.

— А вы и сейчас меня задерживаете, тратя время на ненужные споры. Гордиан, в этот день и час Метон стал римским гражданином. Трудно придумать лучший способ отпраздновать такое событие, чем показать ему сердце Республики. Как ты можешь отказывать своему сыну в уроке гражданства? Признаюсь, что и сам я немного сомневался до тех пор, пока орел не приземлился в Авгуракуле. И теперь я уверен, что поступаю правильно. Поспешим, а то сенаторы разойдутся и выбегут на площадь разглагольствовать перед избирателями!

Он повернулся и устремился в толпу. Метон посмотрел на меня одновременно и по-детски умоляюще, и по-взрослому нетерпеливо. Экон смотрел на меня с сочувствием — он-то знал, как мне не хочется вовлекать себя и свою семью в море политики. В то же время я не смел отказать Руфу в его великолепном подарке Метону и лишить мальчика возможности увидеть сенаторов собственными глазами. Я хотел было оставить своих сыновей с Руфом и вернуться к женщинам, но тогда я бы не услыхал, как сам Катилина задает свою загадку.

Широкая лестница привела нас к портику Сената, где огромные колонны обрамляли вход. Вдоль него толпились слуги сенаторов, среди них я увидел и мощных охранников Цицерона. Воины, охраняющие непосредственно Сенат, стояли по бокам двери, которая, согласно закону, была чуть-чуть приоткрыта, чтобы от глаз богов не скрывалось происходящее внутри. И снова я засомневался, что мне удастся проникнуть в такое место, но лишь потому, что мне казалось, будто у Сената только один вход. Руф знал гораздо больше моего.

Рядом со зданием Сената пристроилось менее впечатляющее здание, где располагались различные государственные службы. Я никогда не был внутри и вообще его не замечал. Его деревянные двери были распахнуты настежь в столь жаркий день, и никто не задержал нас при входе.

Внутри здания шел коридор по всей его длине, от которого вбок отходили комнатки. Они были сплошь заставлены шкафами со свитками и письменными столами. Несколько служащих дремали над документами, словно пастухи, лениво пасущие скот в жаркий день. Они нас даже не заметили.

Лестница в центре здания вела на второй этаж, а затем на третий. Руф провел нас сквозь вереницу узких, пыльных комнат. До меня стали доноситься отзвуки громких голосов, ораторские тона речи, время от времени прерываемые шумом — недовольством или смехом собравшихся. Звуки становились все громче и громче, пока, наконец, мы не подошли к полуоткрытой двери. Руф приложил палец к губам, хотя никто из нас и слова не сказал с тех пор, как мы последовали за ним; затем он вошел в дверь, жестом приказав нам сделать то же самое.

Сенат — не древнее здание, а, наоборот, относительно новое. Его заново отстроили во времена Суллы. И внутреннее убранство отражало безупречный вкус диктатора — стены из цветного мрамора, колонны с изящной лепкой, потолок с причудливым орнаментом. От главного входа собравшихся отделял вестибюль. Большой зал представлял собой прямоугольное помещение, вечером или во время непогоды освещаемое огромными лампами, свисавшими с потолка, а ясным днем — солнцем, проникавшим сквозь высокие окна под потолком, прикрытые бронзовыми решетками. Вдоль длинных стен и полукругом напротив короткой стены, противоположной вестибюлю, располагались скамьи в три ряда, образуя огромную букву U. Мы вошли в дверь рядом с ее левым верхним концом, оставив вестибюль слева. В этом незаметном месте стояли писцы и посыльные — человек десять — они внимательно наблюдали за сенаторами и ждали, когда их позовут для исполнения поручений. Некоторые из них, заметив посторонних, окинули нас подозрительными взглядами, но, увидев Руфа, отвернулись и больше не обращали никакого внимания.

В центре зала стоял Цицерон, окруженный сенаторами, как гладиатор в цирке. Метон мог бы поучиться у него искусству ношения тоги, поскольку тот говорил словно всем телом, поворачивал шею, жестикулировал одной рукой, другую прижав к груди. Он не был тем неискушенным оратором, каким я знал его прежде. Теперь даже не обязательно было слышать его, чтобы оценить мастерство.

Сейчас он произносил не монолог, но скорее спорил с одним сенатором, сидящим среди остальных. Я не видел его и постарался вытянуть шею, но когда тот заговорил, то сразу по голосу узнал Катилину.

При перестройке Сената Сулла заботился не только о внешнем и внутреннем убранстве, но и об акустических достоинствах здания, поскольку был любителем греческого театра, где слышен даже малейший шепот актера. И поэтому каждое слово Цицерона и Катилины было настолько отчетливо, словно мы находились между ними.

— Катилина, Катилина! — кричал Цицерон как будто обиженным голосом. — Я не прошу отменить выборы, чтобы помешать тебе быть избранным, если такова воля народа. Я не хочу препятствовать свободному волеизъявлению римских граждан! Но поскольку я все еще облечен некоторой властью, то хочу сделать все возможное, чтобы охранить людей от несчастий и бедствий. Это также относится к членам этого досточтимого собрания. И если принять во внимание сложившуюся ситуацию, то завтра будут не выборы, а кровавая бойня!

При этих словах аудитория зашумела. Благодаря превосходной акустике я мог различать в этом шуме голоса одобрения и порицания.

— Цицерон так поглощен мыслью о завтрашнем кровопролитии, — сказал Катилина, — только потому, что боится, как бы это не оказалась его собственная кровь.

— И ты станешь отрицать, что у меня есть причины этого опасаться? — сказал Цицерон. Он всем телом выразил красноречивую иронию. — Я уже спрашивал, что ты можешь сказать о тех донесениях, согласно которым ты вознамерился восстать против консулов…

— И я полностью их опроверг и снова спрашиваю тебя: что это за донесения и кто их тебе принес?

— Это тебе здесь задают вопросы, Катилина!

— Я не на судебном разбирательстве!

— Ты хочешь сказать, что формально тебе не предъявили обвинений в преступлении. Но это только потому, что ты его еще не совершил.

В зале снова зашумели.

Цицерон повысил голос:

— И только благодаря бдительности твоей предполагаемой жертвы!

Он скрестил руки и подался назад, заворачиваясь в тогу как в добродетель. Потом схватил верх одеяния и обнажил сверкающую нагрудную пластину.

Это вызвало еще больший шум. Несколько сенаторов, возможно союзники Катилины, вскочили со своих мест, некоторые из них смеялись, другие потрясали кулаками и выкрикивали ругательства. Вместо того чтобы удалиться, Цицерон шагнул вперед и постарался получше показать им пластину. Такая наглость вызвала многочисленные крики в зале.