Книга Сексуальная жизнь сиамских близнецов - Ирвин Уэлш

Погода была ужасная; всякий раз, когда я выходила за дверь, хотелось плакать. В Поттерс-Прери тоже бывало холодно, но первая зима в Чикаго – эти ледяные метели и жуткий ветер, дувший с озера, – травила меня беспощадно. Как только я оказывалась на улице, у меня буквально замерзали глазные яблоки, а челюсти начинали клацать от холода. Стало понятно, почему электрическим и газовым компаниям было запрещено отключать жилые дома в январе, феврале и в первые две недели марта: это было бы равносильно убийству. Добраться до автобусной остановки и проехать небольшое расстояние до работы и обратно – это была страшная пытка, которой я подвергалась дважды в день. Если ты выросла в Миннесоте, понятно, что снег тебе не в новинку. Ты любишь плюхаться в снег, ты играешь в снежки, убираешь снег с дорожек перед домом и осторожно ездишь по снегу. Ты наблюдаешь из своего нагретого, как реактор, дома, как снег идет дни напролет, образуя толстые сугробы, которые смерзаются и покрывают стылую землю на долгие месяцы. В большом городе все по-другому: сначала первый снег и вроде кайф, но потом – грязная каша и уныние. Зато с приходом весны в городе как будто нажимают какую-то кнопку. Все мгновенно оттаивает, на зеленых улицах практически на твоих глазах расцветают цветы.

В соответствии с волей покойной бабушки Ольсен заначку перевели мне на счет в день моего девятнадцатилетия. До этого я перебивалась на зарплату продавщицы видеопроката и карманные деньги, которые из дома присылали мне мама с папой, ошибочно полагавшие, что я учусь в школе бизнеса при Университете Де-Поля. Я им гнала, что плачу за первый курс из собственных накоплений, и такой «жест» заставил папу смотреть на меня с таким восторгом, будто я отпочковавшийся от него начинающий предприниматель.

Я шла на всевозможные ухищрения, чтобы поддерживать этот обман, даже ездила в кампус Де-Поля, покупала фирменные канцтовары в университетском магазине и добывала разные семестровые программы. Но ждала я лишь наступления двух важных весенних дней, которые должны были стать судьбоносными. Я помнила об этом всю зиму, промерзая до самых косточек. За неделю я почти перестала спать, я была на грани.

И этот день настал: я отправилась в Институт искусств, чтобы принять участие в программе «Зачисление в тот же день».

Весь процесс длится 48 часов – это такой аналог распродаж на Черную пятницу после Дня благодарения[64], только в образовании. Со своим портфолио я пришла в актовый зал института, и мне выдали номер: 146. После этого я присоединилась к другим соискателям. Всего нас было 250 человек, все были рассажены за несколько круглых столов. Когда называли очередной номер, кандидат шел со своим портфолио наверх и там представлял его преподавателю института. Затем преподаватель уходил советоваться еще с кем-то, тот соглашался или не соглашался, и тебя, соответственно, зачисляли или не зачисляли. То есть решение принималось именно в этот момент.

В общем, я вписалась в эту жуткую процедуру и, пока сидела, ужасно нервничала, иногда озираясь на всех остальных кандидатов. Крутые, наглые, полные тревог, почтительные, обомлевшие: некоторые заводили разговоры, а я ждала своей очереди, уткнувшись в «Спору судьбы» – последний роман Рона Тороугуда.

И вот вызвали номер 146, и мне показалось, что мой скелет, отделившись от плоти, взял портфолио и пошел к экзаменатору. Когда плоть и кости снова воссоединились, я осознала, что сижу перед мужиком лет тридцати пяти. Он был одет в кожаную куртку, смотрел на меня ленивым взглядом и очень походил на того «художника», который выступал тогда в колледже в Миннеаполисе, хотя, конечно, это был не он. Я сначала ужасно занервничала, не могла вымолвить ни слова и лишь смотрела в его усталые сочувственные глаза. Потом, когда я заговорила, меня уже было не остановить. Я рассказала, как рисовала супергероев из комиксов и как люблю перерисовывать карандашом и красками все подряд, как потом мне этого стало мало и как я хотела все поменять, как мои картины, рисунки и модели должны были не просто выражать идею, а рассказывать целую историю. Я углубилась в свои россказни, развеселилась, но затем смутилась и выдохлась. Человек в кожаной куртке безучастно пролистал мое портфолио. Сила тяготения клонила мою голову вниз, чуть ли не ввинчивала ее в стол. Мне казалось, я чувствую, как жилы на затылке натянулись в попытке держать голову прямо. Потом он поднял взгляд и сказал:

– Интересно. Могу я попросить вас подождать здесь некоторое время?

Он ушел и пропал. На стене тикали часы. Самокопание вышло на запредельные обороты: я думала, что непоправимо сглупила, выставила себя болтливой дурехой. Я страшно разволновалась и уже хотела просто свалить оттуда поскорее. А еще эти жуткие месячные; надо было сменить тампон. Я пошла в туалет. Потом почему-то, вернее, нет, не «почему-то», а потому, что меня парализовал страх, я взяла портфолио и вышла из здания на солнце. И на большой парадной лестнице сразу увидела того мужика в кожаной куртке: он курил сигарету и разговаривал с симпатичной девушкой. Они смеялись. Я, естественно, подумала, что объектом их насмешек была я, что он рассказывал ей об этой толстой, глупой девочке из округа Оттер, Миннесота (хотя на тот момент толстой я уже не была), которая рисовала персонажей комиксов и от этого возомнила себя художником. Я почти прошмыгнула мимо и намеревалась cбежать, ощущая полный крах, но он увидел меня и окрикнул по имени:

– Лина!

Я не собиралась останавливаться. Он крикнул еще, на этот раз более официально:

– Мисс Соренсон!

Выбора не было: пришлось обернуться. Я смотрела на него сквозь челку, но не могла поднять подбородок: он прямо впился мне в грудь. Никогда в жизни осознание непреодолимости этого рефлекса не было столь мучительным.

– Вы куда собрались? Решили от нас сбежать? Мне кажется, теперь это будет непросто. – (Я посмотрела исподлобья и увидела, что лицо его расплылось в язвительной улыбке.) – Мы вас берем.

– Правда? – выпалила я, снова посмотрев на него исподлобья.

– Да, правда.

Я не могла поверить. Со времени того разговора в колледже я только и думала о том, как поступлю, эта мысль захватила меня без остатка. А теперь вся моя жизнь изменится всего-то после беглого просмотра портфолио и пары безразличных фраз, которые произнес совершенно незнакомый мне человек. Я разрыдалась, чем очень его удивила, этого художника, которого, как я потом узнала, звали Росс Синглтон.

– Спасибо, – сказала я сквозь всхлипы, – спасибо за эту возможность. Я не подведу.

– Не подведете, конечно, – сказал Росс Синглтон, насмешливо улыбнувшись. – Я чем-то еще могу вам помочь?

– Можно сигарету? – попросила я и осмелилась улыбнуться стоявшей рядом девушке – блондинке с короткой асимметричной стрижкой.

Вся в дорогих шмотках, она была воплощением крутизны, и я мгновенно поняла, что мои школьные чирлидерши, которых я считала крутыми, по сравнению с ней – безыскусные деревенские девки. Но вместо ухмылки или холодной неловкости она тепло и открыто мне улыбнулась и протянула руку: