Книга Любовь? Пожалуйста!:))) - Владимир Колотенко

Иногда одолевает страх, и тогда хватаешься руками за что попало – камень, ветку или стебелек и замираешь, прижимаясь к земле.

Голые корни, отполированные руками карабкающихся, – удобные и надежные перила.

Есть такие участки, что от напряжения немеют ноги, и, когда пройдя их, я спрашиваю Елену, не было ли ей страшно, она, в паузах между вдохами, выдыхает:

– Нисколечко… Ничуть…

Она боится показаться трусишкой, глупая.

Теперь мы делаем остановки через каждые две-три минуты – настолько крутой подъем. Две-три минуты такого движения на четвереньках отнимают уйму сил. От камешка к камешку, от дерева к дереву, вдруг – каменный монолит.

– Может быть, выйдем на дорогу?

– Нет… Осталась ерунда.

Никакие каменные монолиты не сравнимы с женским упрямством. Можно было бы преспокойно поспать, а вечером пойти в кафе. Или посидеть напоследок у моря.

Наконец золотистые купола…

Затем мы с наслаждением, сидя на массивных деревянных тумбах-пнях, утоляем жажду кислым вином. Чопорные гарсоны в белых спортивных фуфайках плавают от столика к столику. Елена, артистка, в центре внимания всех, у кого есть глаза. Пунцовая от подъема и выпитого вина, она, чувствуя их взгляды, сидит, как пава, глаза ниц, на лице дурацкая улыбка.

– Ленка, – произношу, улыбнувшись, – дыши…

Она делает шумный выдох и затем заразительно смеется.

Артистка!

Мы сидим, укутавшись сизым облаком, и мне не жалко ни времени, ни усилий, затраченных на покорение этой вершины. Правда, церквушка очень уж неухоженная. Серые стены, облупившаяся штукатурка. Одетая со всех сторон в реставрационные леса, как и в прошлом году, она похожа на нищенку, ожидающую милостыню. И только купола, как незрячие глаза, вдруг увидевшие надежду.

Затем мы любуемся высветленным вечерним солнцем морем, игрушечными домиками поселка, пурпурным теплоходом.

Мне ничего не идет в голову, и я произношу только:

– Прекрасно…

– А ты не хотел…

– Я был не прав.

– То-то…

Мы любуемся закатом, молчим. Она вдруг спрашивает:

– Мы поженимся?

– Осенью.

Я произношу это не задумываясь.

– Да, – повторяю я, – как только приедем.

Когда мы уходим, она напоминает:

– Не забудь…

– Ах… да-да…

Я возвращаюсь, чтобы взять забытый зонт. Лучше бы я его оставил.

– Нет, мы не пойдем дорогой, – настаивает она, – ты сам говорил, что самый короткий путь тот, который знаешь. Мы должны еще успеть к морю. Я хочу еще… в море… бросить монетку…

Я снова впереди. Еще не темно, еще хорошо различимы цветы. Дождик прошуршал и стих, я даже зонт не успел открыть, но этого дождичка вполне достаточно, чтобы камни стали скользкими. Теперь нужно идти осторожнее, а значит, медленнее, и неясно, выиграем ли мы время. Я иду молча, и она молчит в какой-то неясной обиде. Я все время жду чего-то страшного, и теперь мысль, которая меня все эти дни преследовала, наконец, облачается в свою гнусную тогу: “Она ведь может сорваться…”

Нет! Только не это! Мне не нужна эта сказка с грустным концом, которая может стать еще одной крымской легендой. Этого я не допущу:

– Держись крепче…

– Давай отдохнем…

Я не тороплю, даже не злюсь: сколько угодно! Я даже готов нести ее на руках, только бы ничего не произошло. Кстати, самый трудный участок пройден, опасаться уже нечего.

– Осталась ерунда, – мирно произношу я, – еще к морю успеем.

Она молчит. Темнота сгущается теперь быстро, стрекочут цикады.

Она срывается через несколько шагов, после моих слов: “Здесь осторожно”. Я успеваю протянуть ей руку, в которой злополучный зонт, и она хватается за него, но выдергивается ручка, и зонт, раскрывшись, стреляет своим зловещим черным куполом, отталкивая ее и швыряя в пропасть. О, Господи!.. Зачем я взял, зачем я не забыл этот зонт?

Кажется, мир застыл, умер, и только грозная тишина еще жива, и вдруг:

– Андрей…

Я открываю глаза.

– Андрей, где ты?

Я не верю своим ушам.

Словно на лыжах скатываюсь вниз.

– Ты где?

– Ну, помоги же…

О, Господи!..

Легкий вывих правого лучезапястного сустава. Ерунда какая! Вероятно, слезы застилают мне глаза, слезы радости, но я прекрасно вижу ее лицо, волосы, плечи…

Теперь мы смеемся, смех нервного потрясения. Это бывает.

Даже гипса не потребуется.

Медным звенящим гонгом вальяжно выкатывает на небосвод луна.

– Смотри…

– Ага…

Я сжимаю любимые плечи, я казню себя за черные мысли.

Почему я теперь только молчу и даже в сумерках прячу глаза?

Наконец под ногами асфальт, небо яснеет, но нарастает ветер.

Она даже не прихрамывает, правда, испачкано и измято платье, но я готов купить ей новое. Хоть два. Хоть тысячу. Я закуриваю.

Дома туго бинтую ей руку, умело, ведь это моя работа. Смолистую сосновую шишку кладу рядом с зонтом, теперь это наша память.

– Слушай, – говорит она потом, веселея после двух рюмок вина, – идем к морю.

Нет уж, на сегодня хватит.

– Идем…

– Нет.

– Андрей…

Я устал, я, наконец, хочу спать.

– Нужно бросить монету.

Кому нужно?

– Ну, пожалуйста, мы должны сюда вернуться.

Я тащусь к морю, как на плаху, матрац – парус на плечах. Выполняя ее каприз, иду в одном халате до пят, луна пялится своим серебряным глазом. Какого черта! Ветер… Неужели будем купаться?

– Непременно!

Накаты волн, чешуйчатая лунная дорожка.

В воде теплее, чем на ветру. Наши головы над водой, ее белеющая бинтом рука. Потом она долго мне будет сниться – забинтованная рука.

Море успокаивается, освежает нас.

– Ты правда испугался, когда я свалилась? – спрашивает Елена.

– Очень…

– Правда?..

– Правда… Ложись на матрац, – говорю я, – поплывем к берегу…

– Еще немножко…

– Ложись…

– Чуть-чуть еще, ладно? А о чем ты подумал в первый момент?

– Я хотел броситься следом…

– Ну, правда?

– Я же бросился…