Книга Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914-1921 - Анджей Иконников-Галицкий

С августа 1915 до середины 1916 года ситуация усложняется до крайности. Группы заговорщиков и контрзаговорщиков, толкаясь, мешают друг другу отодвинуть ненужного императора и захватить власть. Николай Николаевич снят с поста главнокомандующего и направлен наместником и главнокомандующим в Закавказье, подальше от Петрограда; в то же время и «Царское Село» слабеет, окончательно теряя опору в высших военных кругах. Компромиссный Рузский становится действительно незаменим; его назначают командовать прикрывающим столицу и потому особо важным Северным фронтом (образован в августе 1915 года, Ставка – в Пскове, тылы – в Петрограде). Любопытно, что за Рузского ратовал и Распутин. Бонч-Бруевич приводит текст его секретной телеграммы царю: «Народ всеми глазами глядит на генерала Рузского, коли народ глядит, гляди и ты». Откуда такое проявление любви? Распутин – для себя или для «Царского Села»? – ищет примирения с военными из окружения Николая Николаевича. Похоже, он готов идти на переговоры, а может быть, перебежать во вражеский стан.

Но «Царское Село» не хочет сдаваться. Слишком громкий скандал с камер-юнкерами Брюмером и Вульфом переполнил чашу терпения императрицы. В декабре 1915 года Рузский очередной раз «заболевает»; в феврале 1916 года Бонч-Бруевич снят с должности начальника штаба Северного фронта (которую занимал с августа). Временно остается не у дел: «генералом для особых поручений» при новом командующем фронтом Куропаткине. «Особое поручение» ему дается только после возвращения хитреца Рузского осенью 1916 года: инспектировать работу контрразведки фронта и Петербургского военного округа. Не занимая официальной должности, он снова поставлен над контрразведкой, которой теперь руководит его проверенный соратник Батюшин. Плетя сеть вокруг Распутина, Батюшин и Бонч выполняют негласные указания далекого Николая Николаевича и близкого Рузского. По линии контрразведки устанавливается слежка за Распутиным, за Вырубовой. Между тем Рузский негласно вступает в контакт с председателем Думы Родзянко, а через него – с думской оппозицией и с ее вдохновителями Гучковым и Милюковым. Интрига ширится, петля вокруг «Царского» затягивается. Генерал Бонч-Бруевич активно помогает ее затягивать, не зная, чем эта история закончится для династии, для страны, для него самого.

Вернемся, однако, к мемуарам Бонч-Бруевича. Он рассказывает о намерении своими силами осуществить арест и высылку «старца». «Перед тем, как отдать распоряжение об аресте Распутина, я решил с ним встретиться… Организатором моего свидания с Распутиным явился Манасевич. Местом встречи была выбрана помещавшаяся на Мойке в „проходных“ казармах комиссия по расследованию злоупотреблений тыла. Председателем этой комиссии не так давно назначили генерала Батюшина; он был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения»[194].

Этот текст, творение заправского контрразведчика, представляет собой прямо-таки шифровку, в которой рассматривать под лупой приходится чуть ли не каждое слово. Встреча проходила не где-нибудь, а в здании, расположенном стенка в стенку с особняком Юсупова, где вскоре будет убит Распутин. Манасевич – агент батюшинской контрразведки и в то же время личность близкая к Распутину. Распоряжение об аресте Распутина никогда не было, да и не могло быть отдано, по крайней мере при этом царе. Тогда в какие же «далеко идущие планы» посвятил Батюшина Бонч-Бруевич? И какие вообще цели преследовала эта странная встреча в двух шагах от будущего места убийства одного из ее участников? Бонч-Бруевич пытается уверить нас, что, боясь арестовать невинного, он хотел посмотреть противнику в глаза. Игра в наивность! Ясно, что оба – генерал и «старец» – согласились на эту полуконспиративную встречу ради каких-то переговоров. О чем?

Похоже, что это была не единственная встреча, не первый раунд таинственных переговоров. Чуть раньше Бонч-Бруевич пишет, что он побывал в том самом «находившемся в Царском Селе лазарете Вырубовой, о котором контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина». Зачем побывал? Ведь не ради душеспасительных бесед с ранеными! Единственная разумная цель – еще одно тайное свидание со «старцем». Встречи имели успех: спустя несколько дней Бонч-Бруевич «получил от Распутина записочку», из которой узнал, что он теперь «для этого проходимца „милой“ и „дарагой“»[195].

О лазарете Вырубовой «контрразведчики говорили как о конспиративной квартире Распутина». Значит, контрразведке Северного фронта были известны тайные распутинские адреса. За Распутиным следили по распоряжению Батюшина, который лично занимался сбором материала на Григория Ефимовича. И информировал Бонч-Бруевича. Последний утверждает, например, что за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от банкира Рубинштейна сто тысяч рублей; что премьер Трепов предлагал Распутину двести; что министр внутренних дел целовал «старцу» руку. Ссылка: «от агентов контрразведки я знал». Более того, генерал цитирует конфиденциальную телеграмму, отправленную Распутиным царю и царице в Царское Село, ненавязчиво упоминая, что она была «тайно переписана кем-то из офицеров контрразведки»[196].

Предостаточно фактов для того, чтобы утверждать: Распутин находился под плотным колпаком у контрразведки. И играл некую роль в планах ее руководителей… И вот…

На этом распутиниада обрывается.

В ночь с 16 на 17 декабря 1916 года Распутин был убит другими заговорщиками. Сеть, сплетенная Батюшиным и Бонч-Бруевичем по указанию сверху (исходившему от Рузского? от кого-то еще?), оказалась пуста. Бонч-Бруевича убрали подальше из Петрограда – инспектировать строительство железных дорог Псков – Двинск и Псков – Рига.

Завершая инспекционную поездку, Бонч-Бруевич на одной из станций получил телеграммы о революционных событиях в Петрограде. Немедленно отправился в штаб фронта, в Псков, куда прибыл рано утром 3 марта. Через несколько часов после отречения императора.

Советский генерал

Через восемь месяцев Бонч-Бруевич станет одним из первых генералов, перешедших на службу советской власти. За это его возненавидят многие бывшие сослуживцы, оказавшиеся в стане белых. Эмигранты в своих воспоминаниях будут ругать его на чем свет стоит: он-де грубиян, хам, приспособленец, иуда… Эта брань несправедлива, как всякая брань. Генерал Бонч-Бруевич сделал выбор задолго до октябрьских событий, тогда, когда приход большевиков к власти едва ли мог привидеться во сне кому-либо из серьезных политических деятелей.

Советским генералом он стал не в октябре, а в марте семнадцатого.

В первых числах марта Рузский назначил его начальником гарнизона Пскова. Это произошло после первых вспышек солдатского буйства, после первых убийств офицеров. Через несколько дней Бонч-Бруевич уже участвовал в заседаниях исполкома Псковского солдатского совета и как-то незаметно, явочным порядком был включен в его состав.

Он, как и все генералы, испытывал чувство ужаса при виде развала армии. Он, в отличие от многих других генералов, понимал, что этот обвал неостановим.