Книга И всё равно люби - Кэрри Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оглянувшись, она видит все ту же проселочную дорогу, ярко освещенную солнцем, но здесь, в перелеске, папоротники растут так густо, что среди них нетрудно заблудиться и очутиться среди больших старых деревьев. Нэнни спешит за ней, ступая след в след.
Вскоре Рут понимает, что умирает от жажды. Она отвинчивает крышечку фляжки и пьет большими глотками. Смотрит на Нэнни – та тяжело свесила язык – и наливает ей воды в свою ладонь.
Нэнни с хлюпаньем слизывает с руки воду, язык ее неожиданно сильный и настойчивый.
Наклонившись к ней, Рут почувствовала странную слабость в ногах.
– Давай-ка присядем. Куда спешить? – говорит она сама себе и обнимает собаку за теплый мягкий бок: – Иди сюда, Нэнни!
Откинувшись на папоротник и глядя на высокий купол неба, она пытается представить себе бесконечность света. Зелень дня. Ночную тьму с россыпью звезд.
– Что может быть более лучшим? – спрашивает она собаку.
Та молчит.
Рут открывает глаза. Хочет сесть.
– Ой, как это «более лучшим», – удивленно одергивает она себя. – Что может быть лучше! – она прекрасно знает, как надо говорить.
Высоко над ней качаются кроны деревьев, и на мгновение Рут кажется, что она чувствует, как под ней дышит земля, огромные горы смещают пласты пород, пребывают в им одним ведомом движении, потом все снова стихает. А Рут понимает, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой.
Взгляд блуждает по зеленому покачиванию над головой.
На лице она чувствует горячее дыхание собаки и душок у нее изо рта. Рут отворачивается, чтобы Нэнни не лизала ее; сперва ее чуть не тошнит, а потом разбирает смех. Потом собака куда-то пропадает.
«Вернись», – мысленно зовет ее Рут.
И через мгновение она снова чувствует, как Нэнни лижет ей шею, закрытые глаза. Потом почему-то щекочет ее – неужели пальцами? – щеки, ребра, под мышками. Как щекотно! А потом под ногами что-то обрывается – Рут проваливается в сон. Пытается перебороть его.
Нет, она не хочет покидать Питера.
Потом просыпается. Снова открывает глаза, но какое яркое солнце, просто слепит, и Рут снова зажмуривается. А над ней появляется Питер, склоняется к ее лицу.
Рут улыбается ему – Питер, любимый мой – и зеленому сверкающему миру у него за спиной.
Какой славный яркий день. Чудесный свет. До чего же красиво. И до чего же она все-таки была счастлива.
После полудня собака наконец оставляет свой пост – с самого утра она сидела около Рут, отпугивая мух, когда те с жужжанием приближались к носу, открытым глазам и рту хозяйки. Опустив нос к тропинке, она спешит домой.
В полуденном плоском свете спиральные паутины в самом деле совсем не видны, Рут не ошиблась в своих предсказаниях.
Когда собака показалась на проселочной дороге – бежит, уткнувшись носом в землю, точно добычу выслеживает, – Питер стоял на террасе, крепко сжав руками перила. Пекло солнце.
– Рут, где ты? – позвал он, завидев Нэнни. – Рут!
Но нет, собака пришла одна. За ней на дорожке никого нет.
В тот вечер после кошмарного рождественского банкета в доме директора, когда Питер скрылся на чердаке с кипой бумаг под мышкой, Рут бессмысленно смотрела на закрывшуюся за ним дверь.
Ей хотелось шваркнуть об нее чем-нибудь.
Она с силой пнула ножку стола – так, что самой стало больно, и, тяжело дыша, оглянулась, чего бы еще грохнуть. На полке стояли тарелки, пара стаканов на сушилке… Нет, нет, не надо ничего бьющегося. Не станет она бить посуду…
Рут подошла к комоду возле кровати, выдвинула ящики и принялась вышвыривать из них одежду – топтала свои блузки и лифчики, носки и свитера Питера. Сдернула рубашки с плечиков в шкафу и тоже свалила на пол. Схватила книгу и изо всех сил швырнула ее на кровать. Потом еще одну, и еще.
Опустилась на колени, выволокла из шкафа ботинки Питера, бросила на середину комнаты.
Потом на минуту остановилась. Стало как-то нехорошо, на лбу выступила испарина. Что еще? Что еще сделать?
Стянула с кровати покрывало – груженное сброшенными на него книгами. Принялась яростно колотить подушкой стол, диван, кресло – той самой милой рыжей подушкой, которую она столько дней мучительно мастерила, исколов себе все пальцы.
Подушка лопнула. В воздухе закружились перья.
Рут подошла к полке и схватила стопку бумаг – черновик пьесы, которую она сочиняла после того, как забросила писать свой роман. На мгновение притормозила – никогда ведь потом не соберет… а, да что тут жалеть, все равно вышла слащавая дребедень, дурацкая пьеска – и щедрой рукой рассыпала листы.
Те послушно полетели, плавно опускаясь на дощатый пол.
Остановившись посреди комнаты, она огляделась.
Пожалуй, нечего больше разрушить без серьезного ущерба. Значит, всё, бежать.
Рут прислушалась. Наверху было по-прежнему тихо, хотя Питер не мог не слышать ее.
Слышал и не остановил. Ему просто нет до нее дела.
И Рут, спотыкаясь, кинулась вниз по крутым ступенькам. Распахнула дверь и захлопнула ее с такой силой, что дверь снова отскочила и ударила о стену, так и оставшись открытой настежь. Рут слышала, что дверь болтается, но уже летела прочь.
* * *
Вернувшись домой, она обнаружила Питера – тот сидел на полу.
Вокруг него валялась одежда, пух и перья, башмаки, грудой высилось содержимое книжных шкафов.
На столе рядом – бутылка виски.
Услышав ее шаги, Питер поднял голову.
На коленях у него лежали листочки – ее пьеса. Он начал разбирать их по порядку, пытаясь сложить.
К его свитеру на спине прилипли перышки. И одно перо застряло в волосах.
– Ты напугала меня, – проговорил он, отвернувшись.
– Знаю. Я сама напугалась. Прости.
Питер глотнул из бокала, стоявшего рядом с ним на полу, и поднялся на ноги. Подошел к кровати и накинул на нее поднятые с полу простыни. Потом пересек комнату и грубо схватил Рут.
– Никогда не делай так больше. Ты мне обещала. Обещала, что никогда не бросишь меня.
– Не брошу. Я и не собиралась от тебя уходить. Это было… чтобы выпустить пар.
Той ночью они яростно набросились друг на друга, в их горячих объятиях смешались боль и гнев, страсть и любовь.
Лежа в темноте, придавленная к кровати весом Питера, Рут чувствовала, что никогда не испытывала столь глубокого утешения и полного прощения.
В тот вечер она шла по безлюдному кампусу, в лицо бил ветер. Ледяной дождь снова превратился в снег, но она поначалу не чувствовала холода; она отдавала свой жар, словно натопленная печь, выдыхая облака пара и согревая пространство вокруг.
