Книга Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук

Он вернулся в свой угол, сел на солому и молча, даже с интересом стал следить за происходящим вокруг. Его лицо было спокойно, приветливо, добродушно. Прежние переживания не кривили его. Перемены не пугали. Странствия приучили легко привыкать к новому месту и незнакомым людям.

Между тем люди вокруг постепенно просыпались, потягивались, зевая подходили умываться к бассейну. Кто мыл лицо, кто входил в бассейн для омовения. Рядом с Бенедиктом приподнялся и сел тощий человек в старом полосатом халате, сквозь прорехи которого торчала вата.

– Ну как спалось, уважаемый? – спросил он. Сухое лицо говорившего казалось серым от покрывавшей его пыли. Черные брови и свалявшаяся как войлок борода неопрятно торчали.

Бенедикт посмотрел на него с любопытством.

– Где мы? – решился спросить Бенедикт.

Человек оглядел монаха, понял, что он совсем чужой, и, зевая, произнес:

– В Бухаре, уважаемый, в благословенной Бухаре. Я слышал, завтра нас погонят на рынок и там распродадут. А сегодня мы еще отдохнем здесь в караван-сарае. Надо же товару иметь приличный вид.

– Продадут? А мы что, рабы?

Человек удивленно посмотрел на Бенедикта и весело хмыкнул:

– Нет, мы ханы. Разве не видишь наши роскошные шелковые одеяния? – Он оглядел свой рваный халат и рубаху Бенедикта. Это сравнение показалось ему настолько нелепым, что он стал беспечно смеяться, позвякивая цепями. Его смех подхватили и другие находящиеся рядом невольники. – А это наши слуги и воины, – говорил смеющийся, показывая пальцем на прислугу караванов, начавшую поить животных.

В это время по лестнице со второго этажа не торопясь спустился дородный человек в халате из плотного зеленого шелка, расшитом на груди и плечах серебряным шнуром. Под верхним халатом был надет второй.

Так на Востоке демонстрировали зажиточность. Мол, такого добра у нас много. Круглое лицо дородного господина украшала тщательно расчесанная борода. В белой чалме блестели золотистые нити. Следом за ним, слегка согнувшись, показывая всем длинным телом внимание и почтение, шел слуга с желчным лицом и злыми глазами.

– Я доволен тобой, Ульмас. Невольники смеются, значит, им хорошо, они сыты. А может быть, мы их даже слишком хорошо кормим? – И человек в шелковом халате, на секунду задумавшись, важно и глубокомысленно произнес: – А знаешь ли ты, Ульмас, что излишек еды сильно вредит печени?

Прижав правую руку к сердцу и еще ниже опустив голову, Ульмас из-под густых, жестко преломленных бровей недобро посмотрел на рабов и ответил:

– Велика ваша мудрость, достопочтенный Сарыбек. Совершенно с вами согласен. Голод очищает печень от желчи и молодит.

– Но с другой стороны, – остановился, наморщив низкий лоснящийся лоб, Сарыбек, – испытывая голод, невольники будут выглядеть завтра усталыми и изможденными. А это может отразиться на их цене.

– Не обременяйте свой светлый ум ненужными тревогами, уважаемый Сарыбек, положитесь на меня. Я все сделаю как надо. И невольники завтра будут резвы, как дети.

– Да, и проследи, чтобы помылись, – поморщился Сарыбек, – от них несет навозом. А затем протрите их тела маслом.

Ульмас еще раз поклонился.

– Ох и живодер этот Ульмас, думаю, даже сухой лепешки мы сегодня не получим, – тихо проговорил худой невольник, перестав смеяться и расчесывая двумя руками запаршивевшую грудь.

– А ты не боишься, что завтра тебя продадут неизвестно кому и куда? – поинтересовался Бенедикт. – Извини, не знаю твоего имени.

– Зовут меня Пулат, и родом я из Кума. В наших краях налоги достигли таких размеров, что, едва завидев чиновников дивана, жители бегут, словно за ними гонится ангел смерти Азраил. Я тоже не смог заплатить налоги. Вот и забрали в рабство. Человек я одинокий. Никого у меня нет на этом свете, – Пулат тяжело вздохнул, – а одинокому не все ли равно, где жить. Я хороший мастер, оружейник. Работы не боюсь. Авось не пропаду. Ну а ты что умеешь?

– Я? Я монах. Странствующий монах.

– Как наши дервиши?[45]

– Да, наверное.

– Но ты ведь иноверец, как я понял? – проговорил Пулат, оглядывая тонзуру Бенедикта.

– Да. Я христианин.

– Веришь в Ису. Ну не знаю, как сложится твоя судьба. Молись Аллаху. То есть своему Богу. – Пулат помолчал. – Какое странное у тебя кольцо. Никогда такого не видел. Сними. Отнимут.

Бенедикт рассеянно покрутил кольцо. Попробовал снять.

– Не снимается, – сказал он, – да и куда я его дену, если сниму.

– Спрячь за щеку, – научил Пулат. – Так надежней.

– За щеку? – изумился Бенедикт. – Я же его проглочу.

– Не проглотишь. Да и неизвестно, даст ли нам Ульмас что-нибудь, с чем бы ты мог его проглотить, – хохотнул Пулат. – Жаль, у меня нет с собой инструментов. Щипцами я бы быстро снял это кольцо.

– Спасибо, – опасливо проговорил Бенедикт, – лучше я его поверну глазом в ладонь, и будет не так заметно. И расскажи мне немного о Бухаре. Не вспомню, как я сюда попал.

– Тебя разве не в плен взяли?

– Да нет. Я сидел в таверне. Надел на палец кольцо – и все, больше ничего не помню. Открываю глаза уже здесь.

– Все ясно. Заскочили воины Тимура, ударили тебя по голове, и ты все забыл.

– Ничего я не забыл. Какие воины? Какой Тимур?

– Правитель наш. Непобедимый Тимур. Все народы перед ним преклоняют голову.

Бенедикт был достаточно образован, чтобы представлять себе ход истории и помнить исторические личности, тем более что имя Тимура вызывало в свое время сильный трепет в странах Европы.

– Путаешь ты что-то, – с недоумением произнес он, – Тимур-Ленг[46]жил лет так триста назад. – И, задумавшись, Бенедикт замолчал.

После утренней молитвы во двор вошли двое посетителей. Один из пришедших был пожилым мужчиной невысокого роста, со спиной, согнутой постоянным трудом, на его темном, покрытом мелкими морщинами лице тускло светились покрасневшие, слезившиеся глаза. Седую, клинышком, бороду он время от времени пропускал под ладонью. Одет мужчина был в чистый, но простой полосатый халат.

Второй был юношей в самом расцвете юности, силы и красоты. Смуглое лицо его было чистым и гладким, глаза – большими, черными и блестящими. Брови упрямо сходились на переносице. Конец белоснежной чалмы спускался на плечо. Юношеский стан еще не согнули годы, и он стоял, гордо выпрямившись, уважительно, на полшага, позади старшего мужчины и держал в руках объемный тяжелый предмет, завернутый в платок.

– Салам, – вежливо поздоровались пришедшие со сторожем.