Книга Былое и выдумки - Юлия Винер

Однако не вечно этому длиться. Между прочим, в одной из своих телепередач популярный журналист Л. Л. процитировал высказывание некоего поэта-почвенника, высветившее новую грань нелюбви русского народа к евреям и интеллигентам. Примерно так: «Они навязали русским нечто чуждое, инородное, марксизм этот, коммунизм, и русский народ их за это не любил. Однако за семьдесят лет народ переварил это чужое, усвоил, привык. Оно стало своим. И надо же, опять пришли евреи и интеллигенты и это свое, выстраданное, отняли!» Так что есть за что не любить. При очередных переменах, в ту или иную сторону, могут и припомнить. Все могут припомнить, что было и чего не было. И своим-то дельцам не прощают, и своих ненавидят тяжелой ненавистью обделенных, а уж этих и подавно. И мудро поступят предприимчивые еврейские юноши, зорко следя не только за курсами акций, но и за прочими происходящими переменами…

…А перемены идут непрерывные и мгновенные. Чего вчера было нельзя – сегодня можно. Не успел порадоваться, что можно, – уже нельзя. Что вчера было патриотично и почетно – сегодня смешно и неуместно. Что вчера было скверно и преступно – сегодня добродетельно и похвально. Что вчера было деньги – сегодня труха. Хороший политик сменил плохого – глядь, завтра и он плохой. Вчера приняли постановление – сегодня его отменили. А завтра сделали его законом. Вчера был крик на весь мир «кормите, не то вас сожрем» – сегодня все есть…

…Все есть в Москве, всего много. И будет еще больше.

Нет, неправда, что из разрозненных картинок не сложилось у меня никакой общей картины. Осмысленного понимания того, что происходило тогда в России, у меня не было – да, кажется, и ни у кого его не было – а образ сложился. Образ страны, которая снова, в который раз, отчалила в некое неведомое пространство, где не ступала нога человека. Глаза крепко зажмурены, одна рука прижимает к себе баулы с нажитым, вторая неловко шарит в темноте, пытаясь нащупать путь…

Все это было совсем недавно. Так недавно, что еще не застыло в цементе истории, все еще является свежим вчерашним воспоминанием – а впрочем, трудно мне судить, не вклинивается ли это воспоминание и прямо в сегодняшний день. Да и говорится все это только о Москве. Другие российские заграницы давно уже превратились для меня в некий отдаленный миф. Вот, например, говорят, что в Восточной Сибири теперь живут китайцы. Много китайцев. Они-де и сами работают, и голодным туземцам доставляют работу и заработок. Правда или нет – не знаю, но поверить могу и не такому.

С тех пор я побывала в Москве еще дважды. Каждый раз находила что-то новое, чего не было прежде. Москва строилась, ширилась, высилась, чистилась, чинила дороги, раскрашивала стены, золотила купола. Моя любимая Сретенка лишилась незабвенного кинотеатра «Уран», наполнилась офисами и превратилась в незнакомую и ничем не примечательную заграничную улицу.

«Всё» появилось везде, перестало быть в новинку. Цены на это всё, еще недавно баснословно дешевые для меня, богатой иностранки, быстро достигли общемирового уровня и поползли дальше вверх. Москва стала одним из самых дорогих городов мира, а я быстро вернулась на свой нормальный, чуть пониже среднего, финансовый уровень.

И мне Москва перестала быть в новинку. Я уже не видела в ней никакой особой экзотики. Заграничная страна, которая мне любопытна и небезразлична, но которую я мало знаю и плохо понимаю. Друзей и родных в Москве осталось очень мало. Сведения об этой стране приходится добывать из здешних и мировых СМИ, которые почему-то пишут и говорят о ней гораздо меньше и реже, чем она заслуживала бы по своим размерам и по своему потенциалу, как мирному, так, главное, и не мирному. И странная какая-то интонация скрыто звучит в этих сообщениях, какая-то нотка то ли насмешки, то ли пренебрежения. Так повелось еще с советских времен, но тогда это еще можно было как-то понять, но теперь…

А изучать нынешнюю Россию по ее собственным интернетным сообщениям, записям и форумам – просто-таки опасно для неангажированного иностранца. Для его мозгов и остатков здравого смысла. Потому я и решила остаться с тем лишь, что видела и слышала сама.

Такая вот московская заграница. И с языком проблем особых нет. Если услышу незнакомое слово или выражение – пытаюсь догадаться по контексту, как в английском, как во французском, а не удается – прошу перевести.

Если увижу что-нибудь странное, на чужой взгляд необъяснимое, нелогичное, абсурдное – не удивляюсь. Чего удивляться – так, видимо, у них тут принято. Такие тут обычаи – в каждой загранице свои прелести и свои абсурды.

Мне двадцать лет

В городе Павлово-на-Оке делают автобусы. Делали их там и шестьдесят лет назад. Вот тогда-то я и провела там два летних месяца в качестве корреспондента местной газеты, названия которой уже не помню. Я очутилась там не потому, что автобусы как-то особенно меня интересовали, но и не совсем случайно.

Началось с того, что приятельница со старшего курса нашего ВГИКа позвала меня попутешествовать с ней и еще с «одним человеком» по реке Оке. «Одного человека» я не знала, а когда он появился, сразу почувствовала, что между ними существуют некие сложные романтические отношения. Мне бы не ехать с ними, не быть при них «третьей лишней», но они очень уговаривали, не хотели ехать вдвоем, для чего-то я была им нужна. Видимо, в качестве буфера. А мне очень хотелось постранствовать по среднерусской природе, которую я любила, но, будучи сугубо городской жительницей, очень мало знала. И я дала себя уговорить. А между собой, решила я, пусть сами разбираются, мое дело сторона.

Официально это считалось очередной институтской практикой по «сбору материала» для будущего сценария, но «материал», внутри которого я очутилась с самого начала нашего путешествия, представлял собой такую запутанную, нечистую психологическую драму, что сценарий на его основе никак не приняла бы в те времена никакая комиссия.

Мы пробирались берегом вниз по Оке с рюкзаками на спине, ночевали в прибрежных деревнях, иногда проплывали десяток-другой километров то на попутном катере, то на грузовой барже. Кругом было чарующе-прекрасно. Но нашему маленькому коллективу было не до красот природы. В нем кипели «отношения». Ситуация осложнялась двумя факторами. Помимо личных несогласий, между моими спутниками имелись серьезные идеологические расхождения. Он был молодой литературовед с первыми зачатками будущего диссидентства. А она была комсорг своего курса. Неглупый комсорг, с «человеческим лицом» и с сомнениями, но, однако, же комсорг. Споры между ними порой принимали нехороший характер, с ее стороны по его адресу слышались неопределенные намеки с оттенком угрозы.

И все же, несмотря на все их междоусобицы, мои спутники представляли собой пару. Между тем, с самого начала путешествия молодой человек стал проявлять ко мне повышенное внимание. Личность была довольно интересная, впоследствии он приобрел значительную известность в литературно-диссидентских кругах. Но мне его внимание было не нужно и некстати. Мне только сцен ревности с моей подругой не хватало! Вовсе мне не улыбалось служить таким между ними буфером. И это был второй негативный фактор.