Книга "Тойота-Королла" - Эфраим Севела

Тут он впервые понизил голос и оглянулся на соседние столики. За ними уже сидели мужчины и женщины, в основном парами, одетые по-вечернему. Я невольно подумала о том, какой я им кажусь в своих шортах и безрукавке. К счастью, ноги в спортивных беговых ботинках не видны под столом. Да и мягкий, неяркий свет скрадывал вызывающую наглость моей экипировки в этом благопристойном, в меру старомодном зале, имевшем еще задолго до моего рождения все тот же уверенно-консервативный облик.

Официант, тот, что помоложе, снова подкатил к нам тускло посвечивающую никелем и мельхиором тележку и поставил на стол десерт. Дэниел не притронулся к еде. Я же набила полный рот и еле смогла выговорить:

— Продолжайте. Я вас слушаю. Итак, мы по обе стороны баррикады.

— Да, — кивнул он. — К сожалению. Я предпочел бы видеть вас на нашей стороне баррикады. В противном случае вы обречены. И мне вас искренне жаль.

Не смейтесь. Я вижу по вашим глазам, вы сдерживаете смех, считая меня выжившим из ума монстром. Ужасное заблуждение. И легкомыслие. А ведь от того, как вы отнесетесь к моему предостережению, зависит не только ваше будущее, но и ваша жизнь… в самом элементарном физическом смысле. Поверьте, я не хотел бы зла лично вам. И разговариваю с вами… как говорил бы со своей дочерью…

— То есть как отец?

— Считайте так.

— Ну, тогда, уж если быть точными, как дедушка. Мой отец моложе вас.

— Великолепно. Я пропускаю мимо ушей вашу бестактность. Не согласны с моими взглядами? Ваше дело. Но хоть уважайте мои седины. Мне кажется, даже самые крайние в вашем лагере еще не дошли до того, чтоб совсем отмахнуться от старшего поколения, презреть его за убывающие силы и приближающуюся пропасть могилы. Все там будем, милая. Кто раньше, кто позже. Старости можно избежать лишь одним путем: умереть молодым.

— Вот на это я и рассчитываю. В предстоящей схватке я не надеюсь уцелеть. А что касается уважения к сединам, то вы мне сами подали пример неуважения к вам. Уважая свои седины, не пользуются продажной любовью уличных девчонок, годящихся вам во внучки.

— Видите, как дело обернулось? Вы, а не я, вышли на панель, предлагая свое тело за деньги. И за это вы мне читаете мораль. Бог с вами. Я оставляю ваш выпад без внимания. А то мы отвлечемся от главной темы нашего спора. А нам пора прийти к заключению, потому что скоро принесут счет и нам навряд ли представится возможность продолжить этот очень интересный разговор.

Итак, вы считаете, что Америка идет к фашизму, а я полагаю, что мы накануне гражданской войны, большой кровавой бойни. Оба мы сходимся на том, что так, как теперь, дальше продолжаться не может. Должен произойти взрыв.

Мы по-прежнему, хотя бы в потенции, самая сильная держава свободного мира и последняя надежда этого все сужающегося мира. Только мы еще способны, если наведем порядок у себя дома, противостоять натиску безбожной тоталитарной, темной силы, назвавшейся коммунизмом.

Но вначале бой у себя дома. Со всеми теми, кто наше прежде мускулистое тело превратил в дряблое желе, кто отравил душу нации безверием, нравственной нечистоплотностью, неуважением к нашим святым идеалам добра и любви к ближнему.

Белая, здоровая Америка сметет вас со своего пути. Называйте это фашизмом, военной диктатурой, как вам заблагорассудится. Сильная рука, а не болтовня конгрессменов в Капитолии — единственное лекарство, которое спасет Америку и мир.

И вот тогда, когда хлынет кровь, ваша участь будет самой незавидной. Евреи всегда были удобной мишенью для разгневанных толп. А теперь к вашему древнему греху — мукам Иисуса, за который вы расплачиваетесь унижением и кровью вот уже скоро две тысячи лет, добавится ваш либерализм, ваше неумное, болезненное сочувствие социализму — ядовитой экземе на теле Америки. И вас первыми сметет кровавая волна. Вместе с неграми, пуэрториканцами и прочим отребьем, как вши расползшимся по Америке, опутавшим нам ноги, повисшим на нас зловонным грузом.

Но вы, евреи, будете первыми жертвами. За это я могу поручиться. Вам ничего не говорит цифра — шесть миллионов? Столько, если верить статистике, Гитлер уничтожил евреев в Европе. В Америке сейчас насчитывается приблизительно столько же. Роковая для вашего народа цифра. Не правда ли?

А теперь послушайтесь моего совета. И поделитесь им с каждым, кто вам дорог. Пока не поздно, отряхните с себя либеральные лохмотья, проявите дальновидность, докажите любовь к стране, вас приютившей, ведь вас принято считать умным народом, и придите к нам, в наш лагерь. Перейдите заранее к победителям. Мы вас примем. Как белых людей. Как бойцов. В одном строю с нами.

Он выжидающе посмотрел на меня.

Я кипела от негодования. И поэтому молчала, чтоб не сорваться на крик. Мне было гадко сидеть с ним за одним столом.

Выручил метрдотель, принесший счет. Дэниел небрежно, явно изображая широкую, немелочную натуру, пробежал счет и, взяв у метрдотеля услужливо поданную ручку, подписал его, прибавив к обшей сумме еще пятнадцать процентов на чай. Метрдотель, с достоинством поблагодарив, удалился, а он, пребывая в отличном расположении духа, победно глянул на меня своими в красных прожилках глазами и изрек:

— А знаешь, милая, мои планы некоторым образом изменились. Нам придется расстаться сейчас. Я захотел спать… Так сказать… баюшки-баю…

— Это единственное, что вы умеете ночью делать, — сказала я с облегчением.

— Вот видишь, как ты прозорлива. Мы выйдем вместе в холл, а там — в разные стороны.

— Зачем утруждать себя совместной прогулкой до холла? Не лучше ли расстаться тут же… за столом?

— Как будет угодно. Желаю всех благ… И помни, о чем я говорил. Пока не поздно, займи верную, беспроигрышную позицию. Мы не пощадим никого, кто будет против нас.

— Об этом еще рано беспокоиться. Тем более вам… У вас мало шансов дожить до той поры… Возраст возьмет свое.

Я его все же вывела из равновесия.

— Ну, ну… рано меня хоронишь, — хрипло прошептал он мне в лицо. — Я еще увижу своими глазами, как таких, как ты, будут сваливать штабелями в общие могилы.

— Желаю приятно развлечься, — сказала я, приподымаясь, и вдруг вспомнила:

— А деньги?

— Какие деньги? — опешил он.

— Двадцать пять долларов, о которых мы сторговались на Лексингтон-авеню… Что, склероз?

— Ах, вот ты о чем? — улыбнулся он. — Но мы уже в расчете. Я оплатил твой ужин.

— Ужин — сверх программы, — сказала я, повышая голос, и за соседними столиками стали поворачиваться к нам. — А за сексуальные услуги надо платить. Даже импотентам.

Он заметно встревожился и полез за кошельком.

— Сколько я должен?

— Двадцать пять.

— За вычетом ужина.

— Хорошо. Дайте разницу. Чтоб я могла оплатить такси, по крайней мере.