Книга Семейные трагедии Романовых. Трудный выбор - Людмила Сукина

Павел Петрович родился 20 сентября 1754 года. Он был законным отпрыском императорской семьи, и, казалось бы, все в его судьбе было предопределено. Но еще прадед Павла — Петр Великий, издал указ о передаче престола, позволявший императору лишать трона своего прямого наследника и назначать таковым любое лицо по своему усмотрению. Этот закон, как дамоклов меч, много лет висел над головой великого князя.

Сначала Павел рос в атмосфере слухов, что его отцом был не император Петр III, а граф Сергей Салтыков. Позже говорили, что, возможно, и сама Екатерина не была его матерью. Будто бы она родила от Салтыкова мертвого ребенка, того быстро схоронили, и вместо него во дворец привезли неизвестного младенца, взятого из нищей чухонской семьи. Павел и вправду был не похож на своих официальных родителей — белобрысый, курносый, широкоскулый.

Тайна происхождения Павла и странное отношение к нему в собственной семье — обожание со стороны бабушки и полное равнодушие родителей — сделали его разменной монетой в политических играх 2-й половины XVIII века. Когда Екатерине было выгодно, она выступала от его имени и будто бы в защиту его прав на отеческий престол. Но когда между ним и матерью портились отношения, из Зимнего дворца, как круги по воде, вновь расходились слухи о его незаконнорожденности.

Современники приписывали недостатки Павла его врожденным качествам, но потомки склонны видеть в них, скорее, отражение обстоятельств его детства и юности. Историк и писатель Константин Валишевский дал ему такую характеристику:

«Из рук Екатерины и Панина Павел вышел человеком не глупым и не развращенным. Всех, кто знакомился с ним, он поражал обширностью своих знаний и очаровывал своим умом.

Он долгое время был безупречным супругом и до последней минуты жизни страстно поклонялся истине, красоте и добру. Несмотря на все это, он собственными руками вырыл ту пропасть, где погибли сперва его счастье, а затем и его слава и его жизнь. Была ли Екатерина виновата в этом несчастье? Да, конечно, она была виновата в том, что забрызгала кровью колыбель своего сына».

Со временем Павел уверовал в то, что его отец — Петр III, он почти перестал думать о своем происхождении, но в его сердце действительно стучала кровь погибшего отца. Долгое время он не знал, какое участие в гибели Петра Федоровича приняла Екатерина. Когда она еще лежала при смерти, граф Растопчин принес Павлу записку Алексея Орлова о смерти Петра III, обнаруженную в запечатанном конверте, на котором рукой императрицы было надписано: «Павлу Петровичу, моему любезнейшему сыну». Прочтя ее, Павел перекрестился и с видимым облегчением произнес: «Слава Богу! Наконец я вижу, что мать моя не убийца!»

Перед самой смертью матери он простил ее, так как адресованный ему конверт с бумагами, которые столько лет для всех оставались тайной, служил свидетельством ее доверия к нему и чувства вины перед наследником, которого так долго держали в неведении по поводу важнейших семейных секретов. Павел искренне плакал, когда Екатерина перестала дышать. Он похоронил родителей рядом, в Петропавловском соборе, так как считал это правильным и справедливым, в первую очередь по отношению к отцу.

Но великодушие Павла I не распространялось на бывших сподвижников матери, которые участвовали в перевороте 1762 года или позже оттирали его от трона и отнимали у него ее любовь. Справедливости ради следует сказать, что опала коснулась немногих, только наиболее ненавистных императору людей.

Бывшей подруге Екатерины, княгине Екатерине Романовне Дашковой, он не мог простить не только участия в июньских событиях 1762 года, но и крайне нелестных отзывов об отце. Дашкова к тому времени уже отдалилась от двора и вела частную жизнь в старой столице. Через московского генерал-губернатора ей был отправлен императорский указ: в течение суток покинуть Москву и больше не появляться в обеих столицах. Княгиня спросила явившегося к ней генерала: «В двадцать четыре часа? Донесите государю, что я выехала в двадцать четыре минуты». Дашкова потребовала от присутствующих засвидетельствовать, что она собралась на их глазах, и выехала в свое провинциальное имение.

От двора были удалены и бывшие друзья и фавориты Екатерины. Зато обласканными и задаренными оказались не только верные императору гатчинцы, но и приближенные его отца Петра III, все время правления Екатерины II пребывавшие в опале. Была объявлена амнистия всем, кто находился под следствием по политическим делам, а также всем прочим подозреваемым в преступлениях и проступках, кроме убийц и казнокрадов. Был возвращен из ссылки даже А. Н. Радищев, которого Екатерина называла «бунтовщиком похуже Пугачева».

Подобный «либерализм» Павла по отношению к оппонентам предыдущей императрицы поначалу вызвал некоторый энтузиазм в обществе. Государь вызвал к себе симпатии даже тех людей, которые еще недавно были настроены к переменам на троне скептически. Н. М. Карамзин даже написал панегирическую «Оду на случай присяги Московских жителей Его Императорскому величеству Павлу Первому, самодержцу всероссийскому», где были такие слова:

Итак, на троне Павел Первый!

Венец российская Минервы

Давно назначен был ему…

…Мы все друг друга обнимаем,

Россию с Павлом поздравляем.

Друзья! Он будет, наш отец;

Он добр и любит россов нежно!

Однако вскоре первые восторги по поводу деятельности Павла, а вслед за ними и надежды на либеральное и рациональное царствование рассеялись. Карамзин позже стыдился своей оды и не печатал ее в собственных поэтических сборниках. Поведение Павла I было так нелогично и иррационально, что сначала вызывало общее недоумение, а потом и раздражение. Так, сначала Павел приблизил к себе дальнего родственника царской семьи И. В. Лопухина, вызвал его в столицу, много и любезно беседовал с ним о судьбах людей, несправедливо пострадавших от прошлого правления. Но через некоторое время Лопухин со своим обостренным чувством правды и чрезмерной порядочностью надоел царю. Однажды Павел сказал ему загадочные слова: «Я от тебя закашлялся», — смысл которых так и остался тайной для всех, и, наградив Лопухина чином тайного советника и должностью сенатора, отправил его с глаз долой, в Москву.

Многое в поступках нового императора, над которыми так любили издеваться современники и потомки, объяснялось тем, что Павел слишком долго засиделся в «принцах». Удаленный матерью в Гатчину и удерживаемый ею на расстоянии от реальных государственных дел и забот, он, как всякий неглупый и образованный провинциал, черпал информацию о политике и войне из книг и газет. Особенно Павел любил рыцарские романы, сочинения по военной истории, с удовольствием рассматривал карты и планы военных действий, гравюры в немецких альбомах, где изображались парады и военная форма. Став императором в 42 года, он попытался воплотить в жизнь все свои книжные представления о красоте, пользе, дисциплине, благородстве.

Как и отец, он был увлечен военным делом, но не имел в нем никаких практических навыков. Его гатчинские полки были построены и обмундированы по прусскому образцу, а их военная подготовка сводилась в основном к шагистике, смотрам и парадам. При восшествии на престол Павел немедленно устроил смотр Измайловскому гвардейскому полку и остался им крайне недоволен. Он отдал указ переодеть всю армию и гвардию в прусские мундиры. При этом он не хотел слушать возражений, что та форма, которая подходит для мягкого климата немецких земель, не годится для России. Вскоре и сам Петербург приобрел вид немецкого военного поселения. Все — не только военные, но и гражданские чины — должны были носить короткие панталоны, сюртуки с высокими стоячими воротниками, шляпы-треуголки и башмаки с пряжками, а волосы зачесывать назад, заплетать в косу и пудрить. Все французские наряды и моды строго запрещались. Россия вела войну с республиканской Францией.