Книга Жертва - Сол Беллоу

Как только упал занавес после первого акта, он вскочил и сквозь толпу потащил Мэри и фойе. Билетер распахнул дверь на тротуар, они вышли. Народ валом валил в буфет. Закурили сигаретки, смотрели на улицу и дальше, в золотое свеченье стекла, растворяющееся в дымке. Вечер был прямо тропический. Упало несколько веских капель дождя; воздух, влажный, пахучий, черный, будто мягкими лапками надавил на плечи. И без конца — рестораны, клубы, тьма машин. Вдруг, на крутом вираже, с дальнего конца улицы, с разлета, перед самым театром замерло такси. Сзади надрывались гудки. Дверца такси распахнулась, и вышла женщина. Странность бытия, вечно преследовавшая по пятам Левенталя, вдруг придвинулась, навалилась, когда через плечо этой женщины в тусклом свете машины он увидел лицо ее спутника. Стеклянный верх полез на сторону, выказывая вращение и сверканье соломенной тульи. Женщина ловко оттолкнулась от подножки, одной рукой сжимая на горле шелковый шарф, другой подбирая юбку. Стройная, длинноногая, двинулась вольным каким-то шагом, элегантно, чуть-чуть неловко. Драгоценности сияли под шарфом, на пальцах. Маникюр блеснул фиолетово под матовым светом маркизы. Она стала спиной к улице и раздраженно трясла мерцающей маленькой тяжелой сумочкой. Мужчина почему-то никак не желал вылезать.

Мэри тронула Левенталя за локоть, шепнула:

— Узнал ее?

Но Левенталь вглядывался в кавалера.

— Это же Ивонн Крэйн, да?

— Кто?

— Ну актриса.

— Не знаю. — Он глянул слепым взглядом. — Да?

— До сих пор красивая — изумительно, — говорила с восторгом Мэри. — И как они ухитряются так молодо выглядеть?

Женщина немного подождала, обернулась, сказала тихо, грубо:

— Ну. Ты когда-нибудь вылезешь?

Тип в машине бранчливо вскинулся:

— Он такого крюку дал. Думает, я города не знаю? Я сюда не вчера приехал.

Слов женщины они не разобрали, но услышали, как шофер что-то коротко нагло бросил в ответ, после чего спутник, давясь хохотом, заорал:

— Ну-ну, не надо… Это вы толстосумам заезжим впаривайте.

Женщина открыла сумочку и бросила деньги шоферу.

По этому хохоту Левенталь убедился, что в машине сидит Олби, и с окаменелым лицом, почти с ужасом во взгляде ждал его появления.

Олби ступил на тротуар, проворчал:

— Нечего было его баловать.

Такси рвануло, мотая открытой дверцей; шофер, не тормозя, потянулся рукой, захлопнул.

Левенталь детально разглядел Олби, когда парочка проходила мимо. Вечерний смокинг. Цветок, лихо пристегнутый, свисает на лацкан; шляпа под локтем, широкие плечи задраны, пружинистый, светский шаг. И лоснятся румяные щеки. Он хохотал в хорошенькое, но нервно-суровое лицо спутницы. Кажется, он задорно ее пихал, и очевидно было по положению ее плеч, что она не хочет, чтобы ее пихали.

— Его я не узнала, — сказала Мэри. — Но это Ивонн Крэйн, я совершенно уверена. Сто раз видела фотографии. Неужели не помнишь?

Во втором акте Левенталь весь извертелся, смотрел на ложи. А там — то чей-то румянец мелькнет в отсвете сцены, то голова черным силуэтом означится на фоне красного шара со словом «выход», а то тенью пройдется по сдержанному блеску перил. Конечно, они сидят в ложе. Ивонн Крэйн или нет — хоть Мэри права, наверно, — но женщина эта явно богата; и у Олби не просто благополучный вид в этом вечернем смокинге, чеканных брюках, прошитых шелком. А цветок! Цветок этот особенно потряс Левенталя — черт-те что, дикость, роскошь, декадентство какое-то. Да, неплохо пристроился, думал Левенталь. И эту женщину, звезда она, не звезда, эту женщину он хорошенько прижал к ногтю. Ни из какого слуха не проистекало такое благополучие. Ничего себе — умер, похоронен в общей могиле! Ну то есть! Он вытащил из кармана платок, вытер подбородок и шею. Оживали огни под аркадами, он щурился, морщился. Занавес. Аплодисменты. А он и не заметил, как действие подползало к концу. Оркестр грянул туш, и, поспешней, чем после первого акта, он помог Мэри подняться.

Он закуривал сигарету, шаря взглядом в поисках Олби, и тут увидел его на ступенях. Он был один и, тараща глаза, улыбаясь, делал растопыренной пятерней какой-то знак Левенталю — он не понял. Мэри что-то ему говорила. Он, совершенно отупевший, не отвечал. Она повторила. Ей нужна пудреница, у него в кармане лежит. Ей надо в дамскую комнату. Он поскорей вытащил, отдал ей эту пудреницу. Кажется, ее озадачило его лицо, она глянула остро, прежде чем отвернуться.

Когда Мэри поднималась по лестнице, Олби проводил ее округлившиеся формы одобрительным взглядом. Левенталь вышел из фойе. Он чувствовал, что Олби идет к нему, но глаз не поднял, пока не услышал голос:

— Привет, Левенталь.

Этот хрипловатый, сдобный голос с прежней вкрадчивой ноткой, эта броско крупная фигура, белый смокинг — всё действовало Левенталю на нервы.

— Привет, — он ответил, дергаясь.

— А я вас видел, когда мы входили.

— Я думал, не видели.

— Я понял, вам лучше, чтоб я притворился, будто вас в упор не вижу, но я бы себя чувствовал последним идиотом, если б с вами не заговорил… Так вы меня видели, да?

— Да.

— И с кем я был?

— С актрисой? Жена ее узнала.

— А, жена, — сказал он вежливо. — Красивая. Весьма и весьма, даже в таком положении. — Он начал улыбаться, широко, демонстрируя зубы. Подбочась, поклонился слегка. — Мои поздравления. Вы, я вижу, следуете завету: «Плодитесь и размножайтесь».

Левенталь только сухо кивнул в ответ. Олби, кажется, не собирался вредничать, просто сила привычки. Может, он сам над собой смеется, таким странным способом наводит мосты. При ближайшем рассмотрении вид у него оказался неважный. Румянец нездоровый. Маловато игры в веерках, углубившихся возле глаз. Какие-то они выделанные, мятые и пустые. И этот запах виски.

— Вы не очень изменились, — сказал Олби.

— Мне-то зачем было так уж очень меняться.

— A-а, ну да. Ну а я, на ваш взгляд, все тот же?

— Вы всё еще пьете.

— Вот, как увидел вас, всё думаю — скажете или нет. Вы верны себе. — И осклабился, но он, конечно, обиделся. — Нет, я только в компании принимаю, ведь все принимают.

— У вас процветающий вид.

— А-а, — он кинул небрежно, — это слишком сильно сказано — процветающий. Такими словами не бросаются.

— И что вы поделываете?

— В данный момент сопровождаю мисс Крэйн. Журналисты меня числят ее другом, когда вообще удостаивают ее вниманием. Теперь уж она для них не такой лакомый кусочек. Слыхали, наверно. Ну а ей теперь не слишком нужно внимание публики, не то подыскала бы уж кого-то познаменитей. Но ей плевать. Она рада, что кончилась вся эта суетня, можно пожить для себя. Она ведь действительно очень умный человек. Оба мы с нею слегка потерялись на этом бреге.