Книга Дж. - Джон Берджер

Всякий раз, когда Вольфганг фон Хартман заканчивал обдумывать какую-нибудь проблему, его мысли возвращались к жене. Он задался вопросом, насколько важна недавняя победа австрийцев на русском фронте в Галиции, и решил, что это не имеет значения. Он не думал о жене, спящей в их постели, а представлял, как она сегодня вечером выйдет к Дж. Потом спросил себя, сможет ли посол его императорского величества убедить Папу римского уехать из Италии в Испанию в случае вступления Италии в войну, и решил, что это тоже неважно. Интерес Марики к Дж. он заметил при их первой встрече три месяца назад. С тех пор Дж. регулярно приходил к ним с визитами, и Марика не скрывала своих чувств. Затем фон Хартман задумался, чем чревата гибель «Лузитании» четыре дня назад. Скорее всего, немцы допустили ошибку; они разбирались в подводных лодках, а больше их ничего не интересовало. Лицемерные протесты Антанты чрезвычайно раздражали фон Хартмана: лайнер вез боеприпасы, хотя англичан предупреждали, что если они не прекратят использовать пассажирские суда для перевозки вооружения, то сами будут отвечать за последствия. И все же потопление создавало прецедент, расширяло сферу военных действий и существенно ущемляло интересы международной торговли, страхования и финансирования, пусть даже и между враждующими сторонами. Фон Хартман понимал, что Дж., в отличие от прошлогоднего дирижера, сможет быстро и окончательно уехать из Триеста.

В полдень Нуша отправилась в сад Гёльдерлина, надеясь застать там Дж., но напрасно.

Фон Хартман считал, что бесполезно тратить силы на поиски абсолютных ответов на сиюминутные вопросы. Он полагал, что каждый вопрос следует рассматривать в соответствии с его временны́ми рамками, и в качестве иллюстрации приводил такой пример: «Как долго мы ощущаем смерть?»

Солдаты битком набились в траншею и прислушивались, нет ли сигнала к атаке – пронзительного свистка, который криком безумного попугая звучал сквозь грохот артобстрела. Батальоны замерли в ожидании. Вокруг рвались немецкие снаряды, но спрятаться от них было негде. Бойцы стояли, зажмурившись и прижавшись друг к другу, – в тесноте нельзя было ни броситься на землю, ни даже закрыть лицо руками. Тела живых поддерживали раненых и убитых. Осколки насквозь пронзали одного бойца – а то и двух – и вонзались в следующего. За сорок пять минут, с четверти второго до двух часов пополудни, в передовой траншее были убиты и ранены еще две тысячи человек.

Фон Хартман настаивал, что экстравагантные похождения жены следует рассматривать в рамках особых отношений между супругами. Он тщательно отмерял свою снисходительность, чтобы Марика пользовалась его уступчивостью до тех пор, пока не перестанет представлять интерес для мужчин. Подобную стратегию он разработал для целей более изощренных, чем простое сохранение брака. Фон Хартман не сомневался, что, если Марика уйдет от него, он быстро подыщет ей достойную замену. У него не было причин бояться одинокой старости. (Он поглядел в зеркало над камином: богат, чуть полноват, но не облысел.) Вольфганг фон Хартман намеревался установить и поддерживать контроль над аппетитами супруги, потому что не верил ни в абсолютную ненасытность, ни в бесконечность. Итак, аппетиты супруги следовало поощрять, но не удовлетворять полностью. Таким образом ее кажущуюся ненасытность можно сохранить, но в то же время контролировать. Он любил, когда Марика делала вид, что проигралась в карты или устроила свидание с любовником. Она была плохой актрисой. Если он устремлял на нее серьезный, скептический взгляд, она прекращала ломать комедию и молча, одними глазами спрашивала его позволения. Если он соглашался, едва заметно меняя выражение лица (в подобных ситуациях они никогда не обменивались ни единым словом), она продолжала спектакль, наигранно пытаясь скрыть от него свои приключения. Если он отказывал ей в разрешении, то она покидала комнату, грозя ему отомстить, – впрочем, на деле никакой мести не следовало. При виде немой мольбы в глазах супруги Вольфганг фон Хартман проникался убеждением, что любит ее. Умоляющее выражение напоминало ему детские представления о взгляде бессловесного животного, однако являлось плодом сложных и необычных супружеских отношений, которые он выстроил со всем тщанием и которые были бы невозможны с любой другой женщиной.

В четыре часа пополудни пехотинцы снова пошли в наступление по нейтральной полосе, сопровождаемые безумным завыванием волынок и пронзительным звуком офицерских свистков. Подкошенные пулеметными очередями, солдаты падали не рядами, а кучно, потому что перед смертью пытались подползти друг к другу. Казалось, что поле сжатой пшеницы само собирается в стога.

Измены Марики не волновали Вольфганга фон Хартмана, потому что половой акт (основной компонент измены), равно как и ощущение смерти, сам по себе чрезвычайно непродолжителен, с той лишь разницей, что смерть можно испытать единожды. В общем, оценивая интрижки супруги, следовало признать, что в них согласие или отказ целиком и полностью зависели не от Марики, а от фон Хартмана. Любовники умоляли Марику о снисхождении, а она, в свою очередь, умоляла о нем супруга. То же относилось и к карточным проигрышам. Марика считала себя невоздержанным, увлекающимся игроком, хотя на самом деле ее траты были вполне осмотрительны. Фон Хартману сообщали обо всех снятиях денег со счета в банке «Кредитанштальт» (где он был одним из директоров). Итак, установленный им контроль во всех областях – и любовной, и финансовой – основывался на одних и тех же принципах. Жена постоянно получала надбавки, но их размер, первоначальный взнос и сумма окончательной выплаты были рассчитаны таким образом, что заставляли ее ожидать большего, хотя ее требования никогда не выходили за пределы его, казалось бы, неисчерпаемых возможностей.

С начала сражения у хребта Оверс-Ридж расстались с жизнью одиннадцать тысяч солдат и около пятисот офицеров. Немногие были убиты наповал. Большинство умирало в страшных мучениях. Впрочем, несмотря на ужас и боль, смерть освобождала солдат от ощущения невозможности выполнения полученного приказа – они послушно поднимались в атаку и погибали.

Вольфганг фон Хартман с неизменной вежливостью принял Дж. после ужина, в гостиной. В торце просторной комнаты возвышался камин в форме греческого храма, облицованный белой плиткой. На стенах висели картины и зеркала в тяжелых рамах. Под зеркалами стояли канделябры со стеклянными абажурами – колпачками размером чуть больше медицинской банки, но с зубчатыми краями. Огоньки отражались в стекле и мерцали, будто рыбья чешуя. Абажур защищал пламя от сквозняков, и оно не колыхалось, как пламя свечей в соборе Домодоссолы. В углах комнаты было сумрачно, но зеркала и стекло создавали впечатление тысячи горящих светильников.

Марика появилась через пять минут после прихода Дж. Она шла, как зверь. Мне трудно описать ее походку, напоминавшую сразу нескольких зверей. Марика фон Хартман выглядела составленной из многих частей, как единорог, но не мифической фигурой, вытканной на шпалере среди цветов и листьев. Иногда казалось, что ее длинные, ширококостные ноги начинаются от плеч – трехсуставные, точно ноги лошади. При ходьбе Марика держала голову неподвижно, закинув ее на крепкой, мускулистой шее, будто олень; легко было представить невидимые разветвленные рога над волосами цвета оленьей шерстки. И все же ступала она неуверенно, покачиваясь из стороны в сторону, и этим напоминала верблюда.