Книга Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной - Любовь Виноградова

Даже защищенный броней и стрелком-радистом, «Ильюша» имел намного меньшую выживаемость, чем бомбардировщики и истребители: вися над линией фронта на небольших высотах, он притягивал на себя огонь всей немецкой зенитной авиации.

Аня Егорова знала, что на Ил–2 высокие потери, но это ее не останавливало. Зато какая мощь у «Ильюши», какая популярность у наземных войск и какой страх он вызывает у немцев! Какой он красивый! Впервые увидев «горбатый», Аня не могла насмотреться на удлиненный обтекаемый фюзеляж, на остекленную кабину, на вороненые стволы двух пушек и двух пулеметов, которые «угрожающе топорщились на передней кромке крыльев», на направляющие для реактивных снарядов. «Не самолет, а крейсер!»

В учебном полку, на берегу большой прозрачной реки Куры, Аня освоила все имевшиеся там самолеты. К сожалению, все были устаревшие: УТИ–4, И–16, Су–2. Илов, как выяснилось, и в помине не было. Аня, больше занимавшаяся на Су, из-за того что у него скорости отрыва от земли и посадки были почти такие же, как у Ила, заявила командиру учебного полка, что летать хочет только на Ил–2. Тот возразил, что на Ил–2 еще ни одна женщина не летала. Насколько было известно Ане, это была правда. Но с Аней, воевавшей с начала войны и награжденной орденом, приходилось считаться: командир полка ей запретить не мог, поэтому стал урезонивать: «Поверьте моему опыту, не каждому даже хорошему летчику подвластна такая машина! Не всякий способен, управляя «летающим танком», одновременно ориентироваться в боевой обстановке на бреющем полете, бомбить, стрелять из пушек и пулеметов, выпускать реактивные снаряды по быстро мелькающим целям, вести групповой воздушный бой, принимать и передавать по радио команды».[329]Егорова ответила кратко и спокойно:

— Думала уже. Понимаю.

Исчерпав аргументы, командир запасного полка отступился.

Тренировочные полеты шли каждый день. Бензина хватало, а вот кормили в столовой, «мягко говоря, жидковато»: тыловое питание с фронтовым не шло ни в какое сравнение. Ребята ловили в реке Куре миног. Аня их не ела, миноги были похожи на змей. Стала есть только после того, как упала в голодный обморок и миноги понравились.

С полковником, приехавшим отбирать летчиков в боевые полки штурмовой авиации, повторилась та же история, что и с командиром учебного полка. Задав обычные вопросы, он посмотрел пристально и спросил: «А вы понимаете, о чем просите? Воевать на “летающем танке”!»

Аня ответила: «Понимаю. Ил–2, конечно, не дамский самолет. Но ведь и я не княжна, а метростроевка». Она показала полковнику руки, грубые от работы, со шрамами от ожогов, но полковника убедили не они: он только сейчас заметил орден Красного Знамени на Аниной гимнастерке. В первый год войны такие награды давали нечасто.

«Считайте, что вы уже летчик 875-го штурмового авиационного полка. Через три дня выезжаем», — сказал он и улыбнулся.

Выскочив на улицу, Аня под смех товарищей прошлась колесом. Потом подумала: «Хорошо, что в брюках была».

Глава 17

Это девушки или пугала огородные?

«Я испеку торт», — сказала Нина Шебалина. Эта девушка осталась собой даже под Сталинградом. Валя Краснощекова за несколько фронтовых недель очень с ней сблизилась и пошла бы с Ниной в разведку не раздумывая. У Нины, довольно плотной девушки с русыми волосами и приятным открытым лицом, был чудный характер, глубокий ум и храброе сердце. Словами она не бросалась.[330]Но торт??? Из чего? Найдем из чего, сказала Нина. Нужно обязательно отпраздновать 7 ноября.

Придя к власти, коммунисты упразднили все «царские» праздники, кроме Нового года. Зато появились праздники новые, советские: Международный день трудящихся, который отмечали 1 мая, день молодежи, международный женский день — 8 марта (на самом деле никакой не международный: отмечали только в СССР) и, конечно, годовщина октябрьской революции, 25 октября по старому стилю, а теперь — 7 ноября. В этот день, как и на Первомай, организовывались демонстрации трудящихся, проходивших стройными колоннами с красными флагами, портретами Сталина и лозунгами. Играли оркестры, шли торжественные заседания и митинги. За два десятилетия советской власти люди успели утратить представление о демонстрации как о стихийном выступлении людей: в советском союзе демонстрация была явлением плановым. Атмосфера этих праздников была хорошая и светлая, и после официальной части люди отмечали их дома, в семье, стараясь приготовить какой-никакой праздничный стол и добыть спиртное. Людям нужны праздники; 7 ноября 1942 года большинство советских женщин так же, как Нина Шебалина, были твердо намерены испечь торт, пусть многим тоже было не из чего.

Месяц назад под Сталинградом творился такой ад, что звену Раисы Беляевой и в голову бы не пришло устроить вечеринку. Но теперь, в поселке Житкур, жившем трудной и хаотичной жизнью прифронтовых поселений, для звена настали более спокойные дни. Володе Лавриненкову поселок «на всю жизнь запомнился своими домишками, арбузами, верблюдами… Тем, что отсюда открывался безбрежный горизонт».[331]Но больше всего Лавриненкова и его товарищей поразила «неимоверная перенаселенность этого степного поселка». Житкур был битком набит фронтовыми частями и эвакуированными гражданскими, которых здесь отнюдь не всегда встречали хлебом-солью. С едой у военных было плохо, у гражданских — совсем никуда, хотя вокруг бродило несметное количество белка. Болота около поселка были битком набиты дичью, снимавшейся огромными стаями из района грохочущего Сталинграда и улетавшей в более спокойные места. В степях вокруг Житкура бродили сотни тысяч голов скота, который перегнали сюда для снабжения защищавших Сталинград армий; говорили, что здесь немало коров, пригнанных даже с Украины и Дона: не только людей, но и животных война забрасывала в самые неожиданные места.

Видя, как тяжело приходится гражданским, особенно эвакуированным, девушки-техники не роптали на судьбу, хотя их работа по-прежнему была очень тяжела, быт неустроенный, с едой плохо, да еще вши, которых никак не получалось вывести.[332]Летчики питались нормально, а вот техников кормили «блондинкой» или, реже, пшенной кашей, политой иногда и машинным маслом, редко-редко давали селедку. Свежее мясо они видели последний раз в 437-м полку. Тогда, обнаружив в тарелках мясо и кости, кто-то догадался, что они будут есть верблюдицу Пашку, на которой из Волги возили воду: ее ранило во время обстрела и пришлось забить. Обед из Пашки получился царский.[333]У Шестакова хорошо к ним относившиеся ребята-летчики иногда подкидывали что-то из своего пайка. Лиля Литвяк и Катя Буданова, уходя в вылет, оставляли техникам на вбитом в стену гвозде куски хлеба, который могли бы съесть сами: они, особенно высокая и сильная, как парень, Катя, тоже не наедались. Торт, испеченный на 7 ноября Ниной, для всех оказался единственным за войну и потому незабываемым. Продукты для него собирали все девушки: и летчицы, и техники. У местных в дефиците, по карточкам, был хлеб, и, экономя его и другие продукты, девушки меняли их на яйца (их было так мало, что выменивали по одному), молоко и сметану. В столовой просили: «Мы будем чай пить несладкий, вы нам дайте сахар натурой».[334]А летчицы еще экономили свои «сто грамм» — водку, которую ежедневно выдавали на фронте по приказу наркома пищевой промышленности Анастаса Микояна. Водку меняли на то же: яйца, молоко, сахар. И накопили. Ребят не пригласили, отмечали в своей, женской, компании. Как раз полевая почта принесла новую партию писем, и те, кто получил, читали свои письма вслух, из-за тех, чьи родные места были оккупированы, и письма от родных не приходили.[335]Торт получился отличный, праздник 7 ноября отметили как полагается. Не только у девушек было приподнятое настроение, что-то новое витало в воздухе: ничего официально не объявляли, но все знали, что готовится большое советское наступление. К Житкуру шли и шли по степи войска.