Книга Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - Йоахим Радкау

Королевские запреты на сведение лесов начала XIV века издавались под давлением городов и служили средством «вернуть доверие крупных городов как партнеров Короны против набирающих силу владетельных князей». Французские регенты в своей лесной политике также проявляли иногда такое уважение к интересам городов, что формировали с ними единый союз против промышленности. В 1339 году Дофин распорядился разрушить кузнечные и плавильные печи в одной из долин Дофине, чтобы обеспечить лесом Гренобль. В целом количество письменных свидетельств о защите городских лесов, так же как и о защите вод, заметно возрастает в Позднем Средневековье. Это объясняется не только давлением самих проблем, но и тем, что в это время повсюду возрастает стремление городских властей к регламентации (см. примеч. 145).

Отношения города с его окрестностями, безусловно, содержали элементы кризиса. Но надо помнить о том, что, в отличие от великих азиатских метрополий, доиндустриальные европейские города всей своей структурой были настроены не на гигантский рост, а на самоограничение. Этому соответствовали не только городская стена, но и основной принцип старого города – сообщества личностей, стремившегося к расширению лишь в определенных условиях и на определенное время, ведь оно старалось избегать конкуренции. В таких условиях ограниченность ресурсов была элементом не кризиса, а стабилизации уже существующих структур. Поэтому города, вопреки всему, обладали экологической устойчивостью. По-настоящему крупные города развивались как города-резиденции: их рост обусловлен прежде всего политикой, а не экономикой. «Протоиндустриальный» экономический рост осуществлялся скорее в сельской местности, чем в городах, и соответствовал децентрализации природных ресурсов. В доиндустриальной Западной и Центральной Европе город, как правило, далеко не так деспотически господствовал над сельской местностью, как в высоких культурах Азии. Проблемы снабжения лесом в целом производили выравнивающий эффект: они тяжелым бременем ложились на крупные города, но благоприятствовали лесистым периферийным регионам. Рост энергоемкой промышленности регулярно порождал волны ужаса в связи с нехваткой леса. Большинство городских властей «деревянного века» сочли бы абсурдом искать счастье своих городов на пути безудержного роста «огневых ремесел»!

В Центральной Европе было особенно много городов горняков и городов солеваров. Но их рост в большинстве случаев держался в узких границах. Вместе с тем градообразующая сила соляного, горного и металлургического дела помогала включению этих отраслей в социальные структуры. Даже тирольский Швац, который ок. 1500 года был «матерью всего горного дела» и горнорудным центром «взрывоподобной» экспансионной динамики, сохранял свои средние размеры, а позже и вовсе сократился (см. примеч. 146). Судьба всех таких городов зависела от массового снабжения дровами, поэтому в обеспечении лесом они были настоящими специалистами. Город солеваров Швебиш-Халль получал лес для солевых сковород молевым сплавом по реке Кохер из соседнего графства Лимбург. Прибытие леса было главным событием в жизни города, и в выгрузке на берег активно участвовало все население. Когда в 1738 году городской совет, ссылаясь на угрозу дефицита леса, выступил за строительство дорогостоящей градирни[151], глава солеваров отверг этот аргумент примечательными словами: «жалобы по поводу нехватки леса», «древни как мир», от этой «шарманки, играющей больше двухсот лет», у некоторых уже «уши болят». «Леса в Лимбурге как стояли, так и стоят, и Дровяной Бог еще жив…» Нужно только договориться с жителями Лимбурга, чтобы «леса снова было в избытке» (см. примеч. 147).

Для других центров солеварения, не имевших в достатке собственных лесов, например Люнебурга, снабжение лесом тоже было вопросом городской внешней политики. Люнебург мог пережить то, что его окрестности потеряли свои леса на нужды солеваров и превратились в пустошь, ведь по водным путям он в избытке получал лес с северо-востока. Кроме того, местные соляные растворы были очень насыщенными, так что затраты на дрова были здесь ниже, чем в других местах. Другие соляные города, владевшие собственными лесами и целиком зависевшие от них, относительно рано стали их беречь. Баварскому соляному городу Райхенхаллю, вероятно, принадлежит исторический приоритет! В 1661 году канцлер Райхенхалльского совета в обращении к старосте солеваров дал наказ, который содержал формулировку устойчивого лесного хозяйства, ставшую впоследствии классической: «Господь сотворил леса для соляного источника, чтобы они могли быть столь же вечными, как и он / и человеку следует придерживаться того же: пока старый (лес) весь не выйдет, молодой должен вновь подрасти для рубки». Вправду ли Райхенхалль в то время практиковал устойчивое лесное хозяйство, по сей день остается спорным, но есть признаки того, что «дефицит леса» там случался исключительно в результате конфликтов с соседним Зальц-бургом. Альпийские соляные города отстаивали принцип: «лес должен оставаться лесом», а альтернативой в этом случае было альмовое хозяйство горных крестьян. Кроме того, солевары выступали против бука, который нельзя было транспортировать молевым сплавом, и поддерживали хвойные леса. О том, что такой лес был более экологически устойчив, чем альмы горных крестьян, можно спорить!

В общем и целом планомерно «устойчивый» экономический подход лучше просматривается в соляных городах. В соответствии с долговечностью соляного источника и устойчивым спросом на соль, они были настроены на равномерную, непрерывную деятельность в течение многих поколений. В горняцких городах, многие из которых были подвержены частым и резким подъемам и спадам, устойчивый подход менее заметен (см. примеч. 148).

Неизбежно ли добыча металлов в «деревянный век» приводила к уничтожению леса и тем самым закладывала мину под саму себя? Этот вопрос до сих пор вызывает ожесточенные споры. Особенно остро проблема дров стояла в производстве железа, поскольку температура его плавления (1528 °C) много выше, чем у большинства металлов, а тенденция к массовому производству была очень сильна. Тревога по поводу того, что железоделательные заводы эксплуатируют леса сверх меры, распространилась повсеместно как минимум в XVIII веке. Во Франции многие общины вели в то время борьбу против железных заводов, считая их ненасытными «дровожорами». Это было связано с общим, распространившимся по всей Европе страхом перед нехваткой леса. В предреволюционной Франции, да и не только там, страхи доходили до настоящей лихорадки. «Нехватка леса! Подорожание леса! Это общая жалоба почти для всех больших и малых государств Германии», – заверял в 1798 году немецкий лесовод Кристиан Петер Лауроп. В раннеиндустриальной Англии инженеру Джону Уилкинсону, первым применившему кокс для плавления железа, пели хвалебную песнь: «Казалось, что леса в старой Англии не будет, и железа не хватало, потому что каменный уголь дорого стоил, но пудлингование и штамповка победили эту беду / Так что пусть теперь шведы и русские убираются к дьяволу». Шведы и русские – поставщики леса. Угроза дровяной катастрофы входит в легенду о становлении эпохи угля (см. примеч. 149).