Книга Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская

Мы едем медленно. Некуда спешить. Анатолий всегда «отдыхает» по дороге в морг. Виктор Степаныч хранит понимающее молчание. Я смотрю в окно сквозь запотевшее стекло. Снова дождь. Противный, реденький, моросящий… Какая дерьмовая весна…

– Что ж ты делаешь, козлина?!

Я вздрагиваю, отрешившись от ноющей грудной боли. Какая-то блестящая от дождя «десятка», спеша миновать рогатый перекресток, пытается таранить карету. Мы едва не сталкиваемся боками. Какая-то неведомая сила выбрасывает меня из кабины. Я в один прыжок оказываюсь возле «десятки», бью ногой по отполированному капоту.

– Ты что, с ума сошел?

Водитель приоткрывает дверцу. Изрыгая все мыслимые ругательства, я вытаскиваю его наружу, трясу, как мешок с требухой.

– Д-да вы ч-что? – То ли оттого, что я сдавил ему горло, то ли с перепугу он начинает заикаться. Потный человечек с перепуганными глазенками за пучочками реденьких ресниц… Он вовсе не похож на врага. Просто еще один кретин, пытающийся самоутвердиться с помощью своего новехонького металлолома.

– Перестань! Слава, уймись!

С двух сторон на меня наседают Виктор Степаныч и Анатолий. Но я уже и так медленно разжимаю пальцы.

– Я буду жаловаться! – кричит сквозь щель в окне забаррикадировавшийся в кабине своего авто человечек. Я пытаюсь снова разглядеть его лицо: что оно выражает сейчас, в относительной безопасности? Кажется, делаю шаг. Но «десятка», газанув, резво врезается в автомобильный поток.

– Не надо, Слава, – тихо говорит Виктор Степаныч, зачем-то гладя меня по плечу. – Твоего друга не вернешь.

– Но почему, – выплескиваю то, что давно нарывало внутри, наконец прорвавшись кипящим ключом. – Почему…

Они молчат. А образовавшая позади нас вереница торопящихся водителей размывает мерный дорожный гул надсадными гудками.

17

– Это была обычная семейная ссора…

Мы снова сидим у Дениса. В полном составе. Только хозяина нет на месте. Он улыбается нам из рамочки семейной фотографии. В глазах Богоматери на иконе застыла скорбная печаль.

– …обычная семейная ссора… – Люба, комкая в руках платок, обводит нас ясным взглядом еще незаплаканных глаз, силясь улыбнуться. Ее сознание пока отказывается принимать страшное известие. Так бывает. Шок. Реакция наступает позже. А сейчас она пытается втолковать нам, что это была всего лишь обычная ссора, какие сотнями случаются в семьях. Словно после нее Денис просто вышел и не хочет идти домой. А в наших силах уговорить его вернуться.

– Он даже не был пьян. Он стал выпивать в последнее время, но сегодня был трезв. Наверное, я наговорила лишнего… А он встал и пошел. Я же не знала, что в гараж! Я и представить не могла, что он сядет за руль! Ему же врачи строго-настрого запретили! У него голова кружилась… О господи! – Ее крик срывается на рыдания. – Что же нам теперь делать…

Начинается истерика. Она падает ничком на диван, бьется в конвульсиях, рвет на себе одежду, волосы… Клочья платиновых прядей, мешаясь с пестрыми нитями, траурной паутиной оседают на паркет. Огурец, побелев, выбегает в коридор. Я пытаюсь выяснить, где в доме находится успокоительное, но ничего не выходит. Женщина только мотает головой, мыча что-то нечленораздельное.

– Вот, – говорит Кирилл, кладя на край стола несколько зеленых бумажек с портретами одного из мертвых американских президентов. – Как-то я брал у него в долг. Не успел отдать.

Мы с Огурцом молча переглядываемся, понимая, что он лжет. На миг умолкнув, Люба-ша приподнимает голову. Ее лицо красное, опухшее, в черных разводах косметики. А потом снова утыкается в докрывало и продолжает громко выть.

Мне ее жаль. Она такая же несчастная жертва обстоятельств, как и все мы. Откуда ей было знать, что война, как безжалостный наемник, способна настичь и ударить, когда кажется, все самое страшное позади. Скорее всего, это и впрямь была одна из тех заурядных ссор, что заканчиваются сладостным примирением в постели… Обычно. Но не всегда…

Из рамочки виновато улыбается живой и здоровый Денис…

Трезвонят в дверь, и Огурец впускает скорбную процессию раздавленных внезапным несчастьем родственников. У меня возникает чувство, что я попал в дурной сон, где все шиворот-навыворот… Те же самые лица, что и несколько месяцев назад. Только нет больше улыбок, и в потухших глазах боль и страдание…

Я медленно пробираюсь к лифту. И вдруг замираю на мгновение, точно увидел призрак. Младший брат Дениса. Удивительное сходство… Он нервно курит, стряхивая пепел на ботинки. Я говорю ему, чтобы держался… Он смотрит сквозь меня и произносит тихо и твердо:

– Мне пришла повестка. Я уже попросился туда. Родители пока не знают. Я буду мстить за брата…

Я пытаюсь сказать, что не стоит этого делать. Но он не видит меня и не слышит. Он уже наполовину там, и я понимаю, что лее уговоры, доводы и взывания к разуму бесполезны.

18

В лифте Кирилл, кривя тонкие губы, изучает настенную живопись. Его зрачки пульсируют, то сокращаясь в черную точечку, то расплываясь по серому пепелищу глаза.

– Мне его жена еще в тот раз не понравилась. Вместе с ее вареньями и соленьями. Сука.

– Перестань, – встревает Огурец. – Ей сейчас несладко.

– Жалко ее, да? Не волнуйся. Она не из тех, кто будет долго плакать. Сучка по имени Любовь. Быстренько отыщет нового папочку для своей дочурки. Побогаче прежнего.

– Как ты можешь говорить такое о жене Дениса?! – вскидывается Огурец, едва не заикаясь от возмущения.

– Не топай. Лифт оборвется. А что, по-твоему, он от хорошей жизни за руль уселся? Наверняка «бомбить» поехал. Для семьи…

– Им здесь тяжело понять, через что мы прошли. Для них эта война нечто вроде операции «Черная кошка» из старого доброго фильма. Героическое победоносное шествие. Им и в голову не приходит, что после того жить по-прежнему уже невозможно… Но кто скажет об этом?

– Ты, что ли?

– Почему – нет? – Огурец упрямо сдвигает пушистые светлые брови.

– Ты еще веришь, что кому-нибудь нужна такая правда? Ты просто дурак.

– Перестаньте, – прошу я.

Но они меня не слышат. Они смотрят в разные стороны. Будто никогда не сидели в одном окопе, не шли в одну атаку, не прикрывали друг друга от смертоносных орудийных залпов… Будто вся та жизнь прошла где-то вне, на отдельно взятом маленьком циферблате, не имея никакого отношения к происходящему.

Мы выходим из подъезда. Каждый в свою сторону. В суматошный, судорожный весенний вечер. Мимо бдительных бабушек на одной скамье и беззаботных подростков с гитарами – на другой. Огурец – к своей «пятерке», Кирилл – к «ауди».

– Остановитесь! Мы же пропадаем поодиночке! – безмолвно кричу я им вслед.