Книга К югу от Явы - Алистер Маклин

Николсон быстро и с удивлением, даже с каким-то внезапным испугом взглянул на него:

— Здесь поблизости японцы? Выходит, они здесь высадились?

— Они уже здесь, — мрачно сказал Телак. Он указал на юго-восток. — Британцы и американцы все еще сражаются, но долго не продержатся. Японцы уже захватили больше десятка городов и деревень в радиусе ста миль отсюда. У них есть... как вы это называете?.. У них есть гарнизон. У них в Бантуке гарнизон. Большой гарнизон, которым командует полковник. Полковник Кисеки. — Телак покачал головой и поежился, словно от холода. — Полковник Кисеки не человек. Он животное, дикое животное из джунглей. Но животное в джунглях убивает, только когда ему нужно, а Кисеки может оторвать руку у человека или маленького ребенка так же бездумно, как ребенок отрывает крылышки у мухи.

— На каком расстоянии от вашей деревни находится этот город? — нетерпеливо спросил Николсон.

— Бантук?

— Да. Тот, где стоит гарнизон.

— Четыре мили, не больше.

— Четыре мили? И вы дадите нам укрытие? Вы дадите укрытие стольким людям на расстоянии четырех миль от японцев? Но что случится, если...

— Боюсь, что долго вы у нас не сможете оставаться, — мрачно прервал его Телак. — Мой отец, Трика, говорит, что это небезопасно. Ни для вас, ни для нас. Есть шпионы. Есть те, кто сообщит об этом японцам за вознаграждение, даже среди наших же людей. Японцы схватят вас, схватят моего отца, моих братьев, мою мать и меня самого и увезут в Бантук.

— Как заложников?

— Так они это называют, — печально улыбнулся Телак. — Заложники у японцев никогда уже больше не возвращаются в свои деревни. Японцы люди жестокие. Вот почему мы вам помогаем.

— Как долго мы сможем у вас оставаться?

Телак коротко посоветовался с отцом и повернулся к Николсону:

— До тех пор, пока будет безопасно. Мы вас будем кормить. Предоставим хижины для сна. А старые женщины нашей деревни могут залечить любые раны. Думаю, дня на три останетесь, но не больше. — Телак пожал плечами и молча пошел дальше в джунгли.

Менее чем в ста метрах от того места, где прошлой ночью выбросило шлюпку, их встретил Маккиннон. Он бежал, пошатываясь из стороны в сторону, но не из-за своей ушибленной ноги, а потому, что глаза ему заливала кровь из раны на лбу. Николсон без всяких расспросов уже знал, кто в этом виновен.

Разъяренный, униженный и обвиняющий только самого себя, Маккиннон был взвинчен до предела, но на самом деле его ни в чем нельзя было обвинить. Он впервые узнал о тяжелом камне, нанесшем ему серьезную рану и лишившем его сознания, лишь когда пришел в себя и обнаружил камень рядом с собой. Надо заметить, что один человек не может долгое время наблюдать за тремя одновременно. Все другие были беспомощны, а нападение тщательно спланировали. Единственным в группе карабином завладел Сиран, как только Маккиннон упал без сознания. Сиран и его люди, объяснил Файндхорн, ушли в сторону северо-востока.

Маккиннон настаивал, чтобы они немедленно начали преследование. Николсон знал, что живой и вооруженный Сиран, находящийся на свободе, является для них потенциальной угрозой, где бы ни находился. Потому он согласился с Маккинноном. Но Телак был против. Он объяснил, что сбежавших невозможно найти в джунглях. А уж преследование человека с автоматическим карабином, который может выбрать место засады, это вообще самый легкий способ самоубийства. Николсон вынужден был согласиться со знатоком джунглей и повел их дальше к берегу.

Через два часа последние из несущих носилки вошли в кампонг Трики, деревню посреди джунглей. Там жили маленькие худощавые люди, поразительно сильные и выносливые. Большинство из них прошли этот путь без единой остановки и без посторонней помощи.

Трика, старейшина, сдержал свое слово. Старые женщины вымыли и вычистили гноящиеся раны, покрыли их холодными успокоительными мазями, сделанными по таинственным рецептам, завернули раны большими листьями и обвязали кусками хлопчатобумажной материи. Потом всех накормили, и накормили превосходно. Если говорить точнее, то им был представлен великолепный выбор блюд: цыплята, черепашьи яйца, горячий рис, креветки, батат, сладкие распаренные корни и сухая вяленая рыба. Но они настолько свыклись с чувством голода, так долго жили впроголодь, что смогли попробовать лишь по кусочку того, что им предлагали. Нужнее всего сейчас им был сон, а не еда, и вскоре они все спали. Без кроватей, без гамаков, без плетеных кушеток, просто на деревянном полу хижины им постелили сделанные из волокон кокоса циновки. Но этого было достаточно, более чем достаточно. Для тех, кто не спал ночью больше, чем мог вспомнить утомленным мозгом, это был сущий рай. Они заснули мертвым сном, ибо находились на грани изнеможения. Когда Николсон проснулся, солнце давно уже зашло и на джунгли опустилась ночь.

Николсон был глубоко погружен в тяжелый беспробудный сон. Он мог бы проспать еще много часов и спал бы, если бы ему была дана такая возможность. Проснулся он не сам. Его разбудил резкий толчок, боль от которого проникла в затуманенный сном мозг. Холодная неизвестная боль пронзила кожу, острая, тяжелая боль у горла. Он проснулся и почувствовал у своего горла японский штык.

Длинный, острый и отвратительный на вид штык, смазанный маслом, зловеще светился в мерцающем огне. С расстояния нескольких сантиметров он казался огромным, словно металлическая траншея. В еще не отошедшей от сна голове Николсона промелькнули кошмарные видения убийств и массовых захоронений. Промелькнули и тут же исчезли. Он с болезненным удивлением проследил за блестящей длиной штыка, увидел дуло винтовки в бронзовой руке, опустившей ее вниз, разглядел спусковой крючок, магазин и деревянный приклад. И другую бронзовую руку. Затем увидел серо-зеленую форму, лицо под кепкой и растянутые в животном оскале ненависти и ожидания губы. Этот злобный оскал хорошо сочетался с кровожадными маленькими свинячьими глазками. Когда японец увидел, что Николсон смотрит на него, то осклабился еще больше, обнажив длинные свирепые клыки. Он надавил на приклад винтовки, и кончик штыка проткнул кожу на горле Николсона. Огни в хижине как будто мигнули и стали тусклее.

Прошли мгновения, и зрение стало постепенно возвращаться к нему. Японец, судя по мечу на поясе офицер, оставался недвижим, и штык по-прежнему упирался Николсону в горло. Медленно, стараясь не двинуть головой и шеей даже на миллиметр, Николсон обвел глазами хижину. К горлу подступила тошнота, но не от горечи и безнадежности, а от почти физического прилива отчаяния. Его охранник был в хижине не единственным. Их было не меньше десятка, у всех винтовки с примкнутыми штыками, и все штыки и винтовки направлены на спящих мужчин и женщин. Что-то тревожное и зловещее было в их молчании и неподвижности. «Неужели их всех убьют прямо во сне?» — мелькнуло в голове Николсона, но тут нависший над ним японец прервал многозначительное молчание:

— Это и есть свинья, о которой ты говорил? — Он бегло говорил по-английски, слишком правильно строя фразы, как это свойственно людям, изучавшим язык не в англоязычной среде. — Это их руководитель?