Книга Город с названьем Ковров-Самолетов - Наталья Арбузова

Утром все и кончилось, едва начавшись. Глеб распахнул перед Мартой заднюю дверцу пропахшей цветами машины – на все сиденье развалился вальяжный Петрович, распахнув рубаху на груди. Глеб хотел было дверцу захлопнуть – Петрович придержал. Тогда Глеб отворил и переднюю тоже: дать шанс судьбе. Марта-Марфинька села сзади – в лице читалось женское безволие и трусливое ожиданье. Все предало – и живопись и музыка. Значит, это никому не нужно, не имеет отношения. Только секс и алкоголь… потом один алкоголь… потом вообще ничего, пустота. Про деньги Глебу в голову не пришло – похоже, они в этой ситуации роли не играли. Решалось на уровне энергетического поля конкретной особи. Решалось и решилось… каюк, песец.

Старик – жалкий, осунувшийся – заглянул в котельную через полтора месяца. Глеб Васильич, приходите… ну хоть душ принять… я тут занялся компьютерной графикой… распечатывается вроде офорта… и потом, знаете, Марта… с ней творится непонятное. – Виталь Юрьич, я неладное заметил через пять секунд после возникновенья… нам с вами обсуждать бесполезно… это вещи неуправляемые.

Скотоложество какое-то. Я не подумала с того дня ни о чем другом, ни минуты. Заискиванье, поддакиванье, желанье, страх, подозренье (нет, уверенность), удовлетворенье на полдня и отвращенье к себе – надолго. Передышка короткого нездоровья, и все по новой. Пытаюсь вырваться – он приезжает, указывает мне место подле себя… сажусь, как под взглядом змеи.

Май прошел – отпорхал над заманивающими рельсами, над приземленной с виду котельной, легкодыханной мансардой. Огрубели листья. Под аркой столкнулись лбами нетвердо бредущий Глеб с опустившей голову Мартой. П-простите, девушка. Глеб Васильич, пойдемте (взяла его под руку)… это одно и то же у нас – проклятье зависимости… дадим друг другу слово. Как Глеб обрадовался! Добрались до мансарды и положили уехать втроем. Бежать от самих себя, как можно скорей… если повезет – сумеем уйти в отрыв.

В Плёсе старик лет сорок назад делал на подхвате мозаичное панно, а нонешний директор дома отдыха – еще дошкольник – шмыгал носом у него за спиной. Нарочно не звонил, чтоб по телефону не отказал, свалились как снег на голову. Истопник три дня тому назад запил – Глеб назвался груздем и полез в кузов. Горячая вода, то-сё… это и летом нужно. Одна из трех дежурных на входе не далее как сегодня утром сбежала с артистом – Марта села на неостывшее место. Потихоньку дала старику ключ от библиотеки – побежал без спросу разбирать книги: конь не валялся. Без мыла влезли… вкрутились точно шурупы. Отдыхающие певцы проснулись к обеду. За подстриженными кустами драматический тенор, драматично откашлявшись, запел арию Турриду. В дороге поникшая, ко всему безучастная – Марта вдруг вскинулась, словно боевой конь при звуках трубы… все ключи зазвенели. Глеб пристально посмотрел на нее, однако решил сепаратно держаться: пусть мужское слово будет крепче женского.

Я подклеил растрепанный том «Идиота» и выдал Марте. Кожей почувствовал от томика излученье в резонанс с энергетикой – Марты, моей, Глебовой. Про разных прочих шведов не знаю, врать не хочу. Книжку под мышку – и прочь размашистым шагом, не отвечающим высоте каблуков. Я непонятно как увидал: спускается к Волге по лестнице, моет с баржи лицо, намокшей юбкой трясет, вызывающе улыбаясь. Прежнее отраженье – покорности в униженье – ушло с лавиной воды.

Меж крутых бережков Волга-речка течет, и я иду не пошатываюсь. Монастырь вечерний звон по праву рученьку, впереди по курсу мучные лабазы запрошлого века, по леву руку беседка – не беседовать мне там с Марфою. Была в Москве на бегах лошадка Крепкий Зарок, ездил жокей бессребреник, он ее не придерживал. Буду держать свой крепкий зарок, а кобылка моя – ей и сметы нет – пусть летит на четыре стороны, все равно ведь не будет удержу.

Эта дежурная, когда не дежурила, писала пастелью портрет драматического тенора. Тот в перерывах ей пел, Виталь Юрьич сподобился аккомпанировать с листа, Глеб сидел балдел: низложенную королеву приверженцы снова возвели на трон. После обеда Глеб возился в котельной, не джазовой, самой обыкновенной, точно яичко, не золотое, а простое. Старик по просьбе директора писал объявленья об экскурсиях. Марта в удобных босоножках пошла лесочком по-над берегом посмотреть соседнюю усадьбу, где большая лодка на канатах всегда готова к спуску. Возвращаясь, услыхала за спиной погоню. Обернулась – да, бежит, настигает… разглядеть не успела. Босоножки в руки – и, размахивая ими, полетела, словно крылатая Ника. Выскочила на набережную, а сзади никого… страх за ней гнался.

В тот самый час на рынке близ метро Бабушкинская не очень трезвый Серега закупал на музыкальную команду провизию. Марь Семенна сунула ему в пакет сломанную розу и невзначай обронила: давно Глеба не видно. Серега возьми да и брякни не от большого ума: в Плёсе. Сам испугался и начал гнать: не тот Плёс, левитановский, на Волге – другой, в Архангельской губернии. Но Марь Семенна уж не слушала: ей что Левитан, что не Левитан. Вернулся Серега не в духах, долго искал сотовый номер Виталь Юрьича, только Глеб свои клочки-бумажки все забрал. Сердце упало… затормошил заторможенных товарищей: как туда ехать? – Как? за деньги… их и без того нет… завтра нам играть, ты за Глеба… сиди на тихой жопе.

Драматический тенор Краснопевцев красно пел для дамы, Виталь Юрьич старался аккомпанировал. Дама у раскрытого окна уткнула лицо в чуть привядшие пионы, пачкая пыльцой матовые щеки. Порыв ветра распахнул раму напротив. Букет вылетел наружу, ваза звонко разбилась об асфальт, облив водой и забросав раздрызганными цветами детские классики, начертанные фиолетовым мелом. Старик бросился закрыть окошко с подветренной стороны, долго возился со сломанным шпингалетом. Меж тем дама, окончательно побелев лицом и втянув голову в плечи, выбежала вон. «Не иначе кого пришибло», – отстраненно подумал чересчур вошедший в образ тенор. Выглянул – мертвого тела не видно. У входа красная «хонда», возле нее прохаживается человек с бычьей шеей и крестиком на шерстистой груди. Дама прошла сомнамбулическим шагом. Вся перекрутившись, лишь бы не оторвать глаз от приехавшего за ней, боком-боком протиснулась в машину, владелец коей тут же сел за руль, и тронулись с места. Из котельной наперерез бежал Глеб, но под колеса не успел. «Муж», – обреченно заметил в уме своем тенор. «Рок», – не менее обреченно констатировал про себя старик. «Проболтались, сукины дети», – вслух выругался Глеб. Холод пробирал его взмокшую спину.

Реставрация сорвалась – в рядах монархистов разброд и шатанье. Тенор самоустранился, Виталь Юрьич топтался в полной прострации, Глеб выяснял, когда автобус на Иваново и где занять денег. Занял, вышел из подъезда, поглядел на часы, потом – рассеянно – вдаль. Навстречу ковыляла Марта, волоча отваливающийся каблук. Разорванная юбка трепалась по ветру – спущенный флаг, путалась в ногах. Внес на второй этаж, толкнул спиной незапертую дверь своей со стариком комнаты, уложил и сидел, как Порги над Бесс – такой же черный. Старик взял ключ от Мартиной комнатушки, водворился и притих. Трое суток через силу заменял Глеба в котельной, благо была газовая, не угольная, и уже раньше присматривался. Марта металась в жару, Глеб не пил не ел – казнился. Мог бы и провидеть… где что девалось? Такие типы за попытку бегства наказывают, да и самое попытку сводят на нет. На Марте его клеймо… дело очень серьезно, серьезней некуда. Не спал, ломал голову. Если что и придумал – не рассказывал.