Книга Отец Кристины-Альберты - Герберт Уэллс

Наконец тема исчерпалась, и настало время прощаться. Дивайзис проводил их до входной двери.

— Не забывайте: я все время, так сказать, под рукой. В телефонной книге есть мой номер. И не забывайте, Кристина-Альберта, не забывайте, что я ваш новообретенный родственник и всегда к вашим услугам.

— Не забуду, — сказала Кристина-Альберта, встречая его взгляд.

Маленькая пауза, а потом они пожали друг другу руки с некоторой неловкостью.

7

— Я сошла с ума? — сказала Кристина-Альберта, едва очутилась на улице рядом с Полом Лэмбоуном. — Мне все это снится?

— Сошла с ума? Снится? — Лэмбоун не находил, что сказать.

— Ах, не притворяйтесь, будто не понимаете, что он мой настоящий отец. Не притворяйтесь, пожалуйста, не притворяйтесь. Так это или не так?

Лэмбоун ответил не сразу.

— Вы молниеносны… как ящерица. Каким образом?

— А, так вы это подумали?

— Дорогая моя Кристина-Альберта, он не знал о вашем существовании, пока вас не увидел. В этом я убежден.

— Но раз так. Разве же не ясно? Он знал их обоих!

— Дивайзис, — сказал Лэмбоун, — на десять лет моложе меня. Ему только-только исполнилось сорок. Ему было… не больше восемнадцати. От силы девятнадцать. Трудновато представить…

— Как раз проще. Вы не знали мою мать. Если они были совсем юными…

— Все-таки, — сказал Лэмбоун, — может быть и другое объяснение.

— Какое же?

— Понятия не имею. Полагаю, он был в Шерингеме… возможно, на каникулах… и познакомился с ней. Но…

— Наверное, что-то мимолетное, почти случайное. У мамы бывали вспышки… Я никогда по-настоящему ее не понимала. Она подавляла меня, и, может быть, она подавляла себя… А под конец… она сказала что-то. Кто-то оставил ее расхлебывать… Вы знаете, иногда… у меня возникали фантазии… подозрения! Казалось, будто она догадывается, что я догадываюсь. Теперь я знаю: так и было! Невероятно! Но столько объясняет…

— Он, несомненно, ничего о вас не знал. Он… ошеломлен.

— И что дальше?

— По закону вы дочь Примби. Этого ничто изменить не может. Никакие сходства и совпадения в мире этого не изменят.

— И никакие законы в мире не изменят фактов! И… — Она повернула к Лэмбоуну раскрасневшееся лицо: — Вы понимаете, что такое думать, что ты дочь сумасшедшего? А потом узнать, что это не так? Всю прошлую ночь я не могла заснуть из-за этой невыносимой мысли.

— Всю ночь! В вашем возрасте!

— Ну, казалось, что всю ночь. Вчера ночью… я пыталась вообразить, что получится что-нибудь такое. Пыталась — и не могла. Пыталась воскресить все прошлые фантазии. И вот — пожалуйста. Я могла бы знать. Нет, я знала и не хотела знать… Расскажите мне про этого настоящего моего отца. Я же ничего о нем не знаю. Он хороший человек? Плохой? Есть у него жена?

— Он обожал свою жену. Как и я ее обожал. Молодой женщины очаровательнее и умнее я не встречал. Она была сильной, веселой… мерзкая инфлюэнца и воспаление легких унесли ее. За одну неделю. Он был совсем уничтожен. Детей не было. Они прожили вместе только четыре года. Он нравится женщинам, но думаю, что второй миссис Дивайзис не будет еще очень долго. Я и представить себе не могу! Какая-то другая женщина! Не может быть. Весь его дом полон ею.

— Да, — сказала Кристина-Альберта и задумалась.

Переходя Бонд-стрит, они отбились друг от друга, тротуар был запружен людьми, Пиккадилли — еще больше, и возобновить разговор они смогли только, когда свернули на Сент-Джеймс-стрит.

— Папочка, — сказала Кристина-Альберта, — словно унесся куда-то за десять тысяч миль. Но когда я справлюсь с этим потрясением, то, конечно, вернусь к нему. Но пока… ему придется немного подождать.

— Вы ко мне не зайдете? — сказал Лэмбоун на углу Хаф-Мун-стрит. — Я мог бы накормить вас обедом.

— Нет. Спасибо, но я пройдусь пешком до Челси, — сказала Кристина-Альберта. — Мне надо все это обдумать в одиночестве. Останусь наедине с моей закружившейся головой и попробую привести ее в порядок. Моя жизнь полетела вверх тормашками. Или наоборот, встала с головы на ноги. Сама не знаю. Ах, да я ничегошеньки не знаю! Все надо начинать сначала.

Она пожала ему руку, но осталась стоять на месте. Лэмбоун выжидал — она явно хотела что-то сказать. И наконец у нее вырвалось:

— Как вы думаете… я ему понравилась?

— Вы ему очень понравились, Кристина-Альберта. Вот это вас пусть не тревожит.

8

Прошло чуть более двух суток, прежде чем Кристина-Альберта, если использовать ее собственное выражение, «вернулась» к своему потерянному папочке.

Эти двое суток были исполнены бурных волнений. Дивайзис оказался самым замечательным фактом в мире. Она разом запылала любовью к нему.

Она запомнила его чрезвычайно живо: высокий, смуглый, серьезный, наблюдательный и удивительно понимающий. Но, как ни живы были эти впечатления, она сомневалась в каждой их частице и жаждала снова его увидеть и удостовериться во всем. Именно их взаимопонимание было одновременно и самым восхитительным, и самым невероятным аспектом случившегося. Без сомнения, ее мозг и его мозг были непохожи, как любые два человеческих мозга, однако несхожесть не была просто набором случайных различий, а различием двух вариаций на одну тему. Она улавливала намерения за его словами. Ее сознание отзывалось на ход его мыслей, и, наверное, в ее мозгу были завихрения и причуды — завихрения и причуды, которые делали ее странной и трудной в глазах большинства людей, но которым отыскались бы полные параллели в его мозгу. Она не сомневалась, что он узнает и поймет подоплеку любой ее мысли, любого поступка, и нисколько этому не удивилась бы.

Никогда прежде она не испытывала энтузиазма при мысли об отношениях родителей с детьми. Она смотрела на них с точки зрения Сэмуэля Батлера и Бернарда Шоу и считала всех родителей в этом смысле смущенными лицемерами с инстинктивными потребностями запрещать и подавлять. Для собственных родителей она сделала некоторое исключение: папочка с любой стороны был настоящим другом, хотя мама почти всегда была воплощенная квинтэссенция «Нельзя!». Но ей в голову не приходило, что в единокровности может быть что-то интимное, влекущее. И вдруг распахивается дверь, входит человек, садится, разговаривает с ней и оказывается самым-самым близким ей в жизни. А она — ему. Ей нестерпимо хотелось снова поехать к нему, хотелось чаще его видеть, быть с ним. Но он не давал о себе знать, а ей не удавалось придумать благовидного предлога, чтобы приехать к нему. Самая сила ее желания мешала ей. Она написала письма, как они договорились, а потом решила разобраться в психиатрии и видах сумасшествия. Это и положение ее «папочки» представлялось ей формальной связью между ней и Дивайзисом.

Она отправилась в читальный зал Британского музея, куда у нее был студенческий билет, и пыталась сосредоточиться на книге, которую затребовала. Однако тут же предалась всяческим грезам об этом чудом обретенном кровном родственнике. Днем она позвонила Лэмбоуну с намерением напроситься на чай и выведать все, что этот мудрец мог сообщить ей о Дивайзисе, и вообще поговорить о нем. Но Лэмбоуна не оказалось дома. На следующий день потребность увидеть Дивайзиса взяла верх, и она ему позвонила.