Книга Легион обреченных - Свен Хассель

Однажды Штольпе исчез. Его отправили в специальный госпиталь. Через неделю я получил от него открытку:

«Нюрнберг, цирк, 18 апреля 1944 г.

Дорогой Свен.

В какое дерьмо я угодил! Курить запрещается. Выходить запрещается. Я украдкой хожу в туалет и чертовски боюсь в один прекрасный день узнать, что и это запрещается. До вчерашнего дня ел под кроватью, потом медсестра объяснила, что это не запрещено. Все двери запираются, только туалетная широко открыта. На всех окнах железные решетки, вот только не знаю, зачем — чтобы мы не удрали оттуда, или чтобы никто снаружи не влез к нам.

С приветом Эрнст Сумасшедший».

КОМАНДИР РОТЫ

— Дорогая!

— Дорогой! О, Свен, как я рада снова видеть тебя. Я очень тосковала по тебе.

— И я по тебе, Барбара. Давай мне один из чемоданов. Машина нас ждет. Есть хочешь?

— Конечно.

Поев, мы поехали в отель, там она приняла ванну и устроила получасовой отдых. Как ни странно, мы не бросились друг другу в объятья. Мы были просто очень рады, нам и без этого было хорошо и легко на душе. Таким спокойным я не бывал уже несколько нервотрепочных месяцев. Нам нужно было многое сказать друг другу. Другое не убежит. Мы поехали в Потсдам, там пообедали и погуляли, держась за руки, по парку в Сан-Суси.

Над Берлином раздавался грохот и рев большого воздушного налета. Барбара испуганно прижималась ко мне, когда мы стояли, глядя на пламя и дым над Нойкельном. Бомбардировщики волна за волной заходили на город, чтобы сбросить свой груз.

Внезапно раздался пронзительный вой. Я тут же повалил Барбару и бросился на землю рядом с ней. Еще одна бомба с визгом пошла вниз. Барбара подскочила и, совершенно обезумев от панического страха, с криком побежала по дороге.

Я вскочил и помчался за ней, крича:

— Барбара, бросайся на землю! Барбара! Барбара!

Пронзительный вой заставил меня броситься в канаву. Сверху дождем посыпалась земля. Я полежал несколько секунд, потом встал. Барбары не было.

Нашел я ее метрах в двухстах. Тело лежало на дороге в кровавой луже.

Я ничего не соображал, ничего не видел, не слышал сигнала «отбой тревоги». Остановилась какая-то легковая машина. Человек в форме усадил меня в нее. На заднем сиденье лежал плед, и в нем моя Барбара.

Меня раздели. Врач сказал что-то о шоке. Чья-то рука легла мне на запястье, мягкая рука, сжавшая его легко, нежно как рука Барбары — Барбары, которую убили.

Меня отправили обратно в полк обер-лейтенантом, командиром своей старой роты. Фон Барринг стал оберстлейтенантом и командиром батальона. Из начального личного состава в полку оставались только оберст Хинка, фон Барринг, Старик и я. Старик теперь был обер-фельдфебелем.

Однажды в холодный, хмурый, дождливый день Старик и я возвращались с передовой. На последнем отрезке пути к нашей деревне мы шли по железнодорожному полотну. И были уже у временной станции, где находился большой склад боеприпасов, когда в воздухе раздался жуткий знакомый свист. Старик толкнул меня вниз головой в канаву, потом бросился туда сам.

В течение получаса казалось, что наступил конец света. Стоял вой, грохот, гром нескончаемой череды взрывов. Слепящее пламя взлетало в воздух со звуком, напоминавшим щелканье кнута. Целые ящики снарядов разлетались, взрываясь, во все стороны. Две вагонетки взлетели в воздух и упали в поле метрах в ста пятидесяти. Целая ходовая часть большого товарного вагона пробила стену депо и с грохотом упала неподалеку от меня. Две высокие заводские трубы рухнули. Одна как будто переломилась одновременно в нескольких местах. Другая медленно кренилась и в туче растворной пыли повалилась на землю. Все дома на широком пространстве были стерты с лица земли.

Наступившая тишина была страшной. Я медленно овладел собой, встал и огляделся. Старик лежал в двух шагах от меня.

— Ну, Старик, пойдем, что ли? Жутко было, а?

Ответа не последовало.

Обе ноги перебиты, левое бедро превратилось в кровавую кашу, плечо мало чем отличалось от него.

Я положил голову Старика себе на колени и шарфом утер пот с его лба.

— Старик, дружище, — зашептал я, — дотянешь до перевязочного пункта, если понесу?

Он на секунду открыл глаза.

— Старику конец, Свен. Давай останемся здесь, подержимся за руки. Ждать недолго. Сунь мне в рот сигарету, если у тебя есть.

Я зажег сигарету и вставил ему между губ. Говорить Старику было больно.

— Потом ты напишешь жене и детям, так ведь? Ну, сам знаешь, как: пуля в висок, никакой боли… Да мне и не очень больно, только дергает в спине, когда говорю… Трубку и нож возьми себе; остальное отправь домой вместе с двумя письмами в моей записной книжке.

Какое-то время он лежал молча, закрыв глаза, а меня пронзала острая боль. Я поднес ему к губам фляжку.

— Старик, тут шнапс. Попробуй немного выпить.

Он сделал кое-как два глотка и снова открыл глаза.

Хрипло прошептал:

— Больше всего мучает, что оставляю тебя одного. Надеюсь, ты сможешь вернуться в свою маленькую страну, где чувствуешь себя дома и о которой рассказывал так много хорошего.

Когда все было кончено, я взвалил его на плечо и, оскальзываясь, тяжело потащился по слякоти. Я плакал, скрипя зубами в бессильной ярости, когда оскальзывался, пот бежал у меня по шее, хриплое дыхание было горячим.

Русские хозяева дома в изумлении уставились на меня, когда я, шатаясь, внес мертвого товарища в комнату и положил на кровать. Потом пошел в дом напротив к фон Баррингу.

— Теперь еще и он, — простонал фон Барринг. — Я больше не могу. — И, схватив меня за плечи, закричал: — Свен, я схожу с ума! Чувствую себя убийцей всякий раз, когда должен приказывать идти в атаку.

Он затрясся от рыданий, рухнул на стул и уронил голову на вытянутые на столе руки.

— О, Господи, пусть это скорее кончится! Пусть это скорее кончится!

Фон Барринг налил водки в два стакана до самых краев и один протянул мне. Мы одним духом выпили. Он снова наполнил их, но когда потянулся к своему, я удержал его руку.

— Эрик, — сказал я, — давай не прикасаться к этим стаканам, пока не похороним Старика. Сейчас ты должен пойти со мной, похоронить его. Сделать это должны только мы вдвоем, потому что мы его знали. А потом я охотно буду пить с тобой до смерти.

Свастику с флага, в который завернули его, мы сорвали.

* * *

Затянув подбородочный ремешок и поправив каску, я окидываю взглядом роту, которой командую.

На месте прямо передо мной некогда стоял гауптфельдфебель Эдель. Он умер от тифа в 1943 году.