Книга Sex Around the Clock: Секс вокруг часов - Андрей Кучаев

Они уверены, что все, на что они рассчитывают, будет им обеспечено, и что даже в случае забастовки работников воздушного транспорта все будет улажено так, что права работников воздушного транспорта не будут ущемлены, как и их право переместиться из пункта А в пункт Б неизвестно зачем и непонятно, на какие деньги. Они знают, что это не скифов, а их как раз «тьмы», тех, кто каждый – «неповторимая индивидуальность», личность, «западный человек», топчущий «латинские камни». Две войны, конфронтация времен «занавеса», коррупция, диффамация, инфляция и глобализация не вышибли из них этот дух, не отняли их прав. Но за всем этим – абсолютное ничтожество. Как везде! Маска. Все мы – не бог весть какие титаны. Мне, например, мало надо! Но пусть останется со мной это малое!

Почему же у меня-то это малое, да что там – все отняли! и никак не отдадут!? Я еду за всем этим назад, домой, я пытаюсь стать пацаном… Три минуты, как я стал им, несмышленым пацаном с Полянки девятнадцати лет и… схватил руками воздух!

Тогда он не понимал ничего про ту, их, западную жизнь. Чего он успел увидеть в свою первую парижскую командировку, в которой «погорел»? Гостиница, тесный номер, Монтан в телевизоре, забегаловка одна, другая… Чьи-то небритые рожи. Триумфальная арка недалеко от улицы Пуанкаре, где был отель. Потом пустой бумажник в руках у «Серого». Позор. Пинком под зад. Ром в аэропорту. Приземление в родную поземку.

Потому во второй раз все было немного нереально. Родителям он сказал, что уезжает в командировку, «как в тот раз!» Да они и не очень уже интересовались. Махнули рукой. Честолюбивая мать не представляла карьеры без постоянной солидной работы и не простила ему увольнения после Парижа.

В «тот раз» матери он не сказал, разумеется, что его вышибли, наврал, дескать – командировку сократили! Он тогда ей купил в ГУМе французские духи, потратился, подарил, как парижский сувенир, соврал – купил в «Тат-ти» – но она нюхом учуяла, что у него там был облом. Через некоторое время вернула духи со словами: «Я такими не пользуюсь, подари своим…» Она не закончила. Все-таки она знала его больше всех его женщин, считала слабаком. Да, месть – проявление слабости.

Перед своим вторым отъездом, «миссией мести», они еще с матерью не знали при прощании, что больше не увидятся. Что командировку не «сократят», а «удлиннят». На пять лет. Близости между ним и матерью особой никогда не было. Прохладные отношения женщины за пятьдесят и мужчины под тридцать. И теперь он и об этом жалел. Все гениальные люди нежно любили матерей и теряли их во младенчестве. Как Эдгар По. Но именно материнский комплекс заставил По влюбиться в мать приятеля. «Аннабель Ли». Это ей посвящены прекрасные строки! Тот же Пушкин. Тоже влюблялся в зрелых матрон, потеряв юную мать, тень Натали Гончаровой, затаившуюся в прошлом. Лев Толстой и двоюродная тетка, «женщина более всех других»!

Провожала его тогда одна очкастая Марианна из Сорбонны. Она понимала, что в случае удачи он к ней не вернется ни в каком виде. Она была лишь средством передвижения. Он ей шутя сказал, что собирается найти тех, кто его вышвырнул. Оттого и согласился на все. Она, кажется, всерьез не восприняла. На всякий случай сказала:

– Уверена, все будет хорошо. Захочешь, мы еще что-нибудь придумаем.

– Будем решать проблемы по мере поступления, – он скрыл дрожь малодушия (можно еще убежать!), чмокнул ее и зашагал к стойке таможенников, которую несколько лет назад проходил с гордо поднятой головой VIPa. И назад – с опущенной головой, с оборванной биркой липовой, как выяснилось, «важной персоны». «Неважная персона возвратилась в тот раз. Такчто, он едет мстить?» «Авдруг найдут контрабандного Шекспира? Опять облом?»

Он страшно нервничал, словно что-то предчувствовал. Он вез свои рисунки и диск со своими сатирическими текстами. Его по большому блату изготовил знакомый переводчик в закрытой лаборатории, тогда, в 89-м, еще не было возможности писать дома на своем компьютере с бреннером-«выжигателем». Переводчик перевел и записал. Он сунул от страха этот диск в плоский футляр из-под «Лебединого», в музыкальный сувенир.

Петра Ильича без футляра обернул фольгой и положил в пакет с газетами, сигаретами, плиткой шоколада и куском курицы – взял по старой привычке. Пакет нес с собой к стойке таможни. Хотел от страха по дороге его выбросить, не успел.

Таможенный осмотр в Шереметьеве поначалу шел гладко, но в какой-то момент таможенник, заметив его нервозность, пригласил за отдельный стол досмотра, потребовал вывалить все книги, стал их трясти, как в кино про шпионов, вместо того, чтобы пролистывать. Сувенирный диск с «Чайковским» он передал коллеге, та ушла с ним куда-то. «Все! – решил он. – Сейчас накроют! А ведь шутки копеечные! Постперестроечный шиш в кармане!» В сумке таможенник надорвал подкладку, выпотрошил картон, укреплявший дно. Шекспира в фальшивой обложке таможенник взял последним, из него выпала закладка с только что появившейся голографической картинкой – японка в кимоно, нагнешь – без, в одних черных чулках.

Он угодливо сказал: «Возьмите, подарок!» Таможенник чуть не швырнул ему и закладку, и книгу. Все-таки они легкомысленно придумали: инкунабула в фальшивых «досках»! Да и он с этими своими сатирами туда же…

Вернулась женщина-таможенница с диском.

– Это ваши записи?

– Да! Я еду по литературным делам! Записи для общего знакомства! Вот мой членский билет групкома драматургов!

– Уберите. Рукописи перевозить запрещено! – и она щвырнула диск в корзину с реквизированным ранее. – Так, ерунда! – бросила она сквозь зубы коллеге.

– Я был не в курсе… Мы встречаемся с работниками «Межкниги»… – он был жалок.

– Проходите. Записи, как рукописи, не положено, вам должно быть известно…

– Я не знал, нам говорили… – он пихал пакет в рамку и бормотал: «Ну, и хрен бы с ними!»

Пакет, разумеется, «зазвонил».

Таможенник брезгливо вывернул его на черный транспортер. Шоколад в надорванной обертке, две пачки «Марльборо», одна открыта. Фольга с куриной ногой, солью и хлебом, как не доел в буфете, и там внутри – «Лебединое». Он хотел в порыве холопской исполнительности сам им показать, развернуть, но его уже отмели с его скарбом:

– Проходите, не задерживайте! Еду тоже нельзя везти, бросьте вон там! – и баба отвернулась. Он сделал вид, что собирается бросить, но что-то удержало. Жест – и он шмыгнул дальше со своей курицей и шоколадом.

Летел он в туристском классе, выпивки не давали. Курицу давали на обед, так что свою он повез в пакете дальше. «Дурак, что не бросил!» Диск в фольге он положил в карман с шоколадом и сигаретами. Денег у него не было, его встречали в аэропорту. Рядом тоже сидела женщина, как сегодня, он ненароком задел ее, она полоснула его тигриным взглядом. Он был жалкий, мятый, все понял. Прилетел усталый и злой, с головной болью. Вроде как не он прилетел, а кто-то другой. Затея с местью казалась нелепой и дикой. Без языка, без связей. Да и денег – мелочь. Обещали потом заплатить. «Не бойся, много не заплатят! – подковыривал он сам себя. – А тебе надо много!»