Книга Два талисмана - Ольга Голотвина

Гурби и Ульден чувствовали себя весьма неуютно. Негромкий голос смотрителя стелился по полу, полз по ступеням лестницы, обволакивал гостей подземелья со всех сторон. Слуга, держащий факел, заметно оробел.

Дверь открылась с жутким скрипом — и каждый из гостей вздрогнул.

— В подвале Иррух вырвал младенца из рук матери, — закончил рассказ Вагнат, не переступая порога, — и приказал слугам замуровать дитя живьем в нише. Когда несчастная мать поняла, что вопли и мольбы не помешают злодейству свершиться, сердце ее разорвалось… С тех пор прошли долгие годы, но до сих пор в этом подвале иногда слышен плач мертвого ребенка.

— А не пробовали найти эту нишу, — спросил Гурби, стараясь, чтобы голос его не дрожал, — и предать косточки погребальному костру?

— Когда я вступил в должность смотрителя, я лично простучал молотком стены. Не из-за этой истории, а потому, что пустоты в каменных стенах мешают поддерживать в винном погребе ровную прохладу. Ниши я не нашел.

Тут заговорил молчавший до этого Ульден — голос ровный, напряженный, недоверчивый:

— А откуда стало известно об этом преступлении? Не сам же купец рассказал? И не покойница…

Смотритель перешагнул порог и через плечо небрежно пояснил;

— Один из слуг не уехал с господином. И по пьяни проболтался…

Подвал встретил пришельцев холодом, но воздух не был затхлым: вверху голубело оконце для свежего воздуха. Но падающего сверху жидкого света было недостаточно, чтобы вырвать из тьмы ряд лежащих на дубовых подставках бочек. Это делал факел — дрожащий, испуганный, то взметающий отсветы к потолку, то опрокидывающийся, словно слуга вот-вот выпустит его из рук.

— Аккуратнее свети! — прикрикнул на слугу Вагнат. — Вот, господа мои, кувшинов здесь всего три. Наш — вот этот… ах, зачем Хранитель решил отдать это сокровище!

Хозяйский оклик привел слугу в чувство, он тверже поднял факел над головой. Смотритель сломал печать и открыл крышку.

— Прошу высокородного господина, — с поклоном обернулся Вагнат к Вепрю.

Гурби кивнул и простер ладони над кувшином. Чародей был серьезен, собран и строг. Ничего потешного, «козлиного» не было сейчас в его внешности. Он выглядел могущественным и опасным.

Потрясенно глядели спутники Вепря, как от его ладоней скользнула белая пелена, обняла кувшин… и исчезла.

Гурби шагнул назад, пошатнулся, прислонился к огромной бочке.

Лекарь двинулся было к нему, но Вепрь жестом остановил Ульдена.

— Ничего… Сейчас само пройдет… на чары уходит много сил… Всё, кувшин можно опечатывать.

Смотритель засуетился, доставая из кошелька на поясе палочку воска.

И тут из темного угла послышался странный тихий звук — словно ребенок пытался закричать, но уже наплакался и потерял голос.

Этот жалобный, сиплый писк заставил всех вздрогнуть.

Слуга, выронив факел, растянулся на каменном полу и закрыл голову руками.

Гурби шарахнулся в щель между двумя кувшинами.

А толстячок смотритель повел себя отважно. Он подхватил не успевший угаснуть факел и ринулся в дальний угол. Покрутился там меж бочками — и вдруг расхохотался, наполнив подвал утробными раскатами, отраженными от стен.

— Эй, Щепка! — крикнул он слуге. — Вставай, не то велю выпороть! Иди сюда, возьми факел!

Вагнат передал факел опасливо подошедшему слуге, нырнул за бочки, тут же распрямился и вернулся к кувшину, крепко и бережно держа темный крупный ком.

— Киса, бедная! — почти пел он. — В окошко спрыгнула, да? И обратно не вылезти… Наплакалась, голос сорвала! И погибнуть могла бы, если бы не…

Тут он увидел открытый кувшин, вспомнил о важности своей миссии и страшно сконфузился.

Ульден выручил смотрителя:

— Позволь, господин мой, я подержу это злосчастное животное, пока ты будешь закрывать кувшин.

Любитель кошек с благодарностью передал Ульдену спасенную зверушку. Та вцепилась в руку лекаря, оцарапала его сквозь рукав. Но Ульден даже не прикрикнул на кошку. Он с огромным облегчением глядел, как смотритель запечатывает кувшин, а в голове его моталась по кругу единственная мысль: «И совсем не страшно, оказывается… И совсем не страшно…»

* * *

В театр медленно, как мореные мухи, сползались его верные служители. Их было мало, и вид у них был несчастный и заспанный. Вчера Хранитель задал истинный пир, а те из «людей театра», кто не был туда приглашен, устроили пирушку, не столь великолепную по части яств и напитков, но не менее долгую.

Раушарни заявился в числе первых, словно и не праздновал вчера. Обошел театр сверху донизу — и набросился на Мирвика, который попался ему на глаза:

— Не знаю и не желаю знать, где ты пропадал. Зато мне очень интересно, почему после вчерашнего спектакля сцена не выметена.

Мирвик растерялся. И впрямь, забыл он, что его дело — метла.

— Что бушуешь, Великий? — вознегодовал оказавшийся рядом бутафор. — Какой мусор на сцене? Я все вымел, вечером еще.

— Вымел? — гневно обернулся к нему Раушарни. — Да там — словно стадо прогнали, разве что коровьих лепешек не хватает! И труха, и побелка, и прочий сор, что сверху летит! И все это растоптано!

— И труха была, и побелка, — согласился Бики. — И натоптано — спектакль же! А только я этак чистенько подмел…

— Чистенько?! А ну, пошли, взглянем.

Мирвик поспешил за Раушарни и бутафором, попутно прихватив из чуланчика метлу.

Как выяснилось, сделал он это предусмотрительно. Чистенькой сцена вовсе не выглядела.

— Да что ж такое?! — огорчился Бики. — Я же вчера… или само с потолка нападало?

— И само растопталось? — хмыкнул Раушарни. — Все убрать!

И направился прочь, на ходу спросив:

— Что с декорациями?

Бики поспешил его догнать и принялся объяснять:

— Барышня Авита подновила наррабанскую пустыню, недурно так подновила, но я бы мог лучше… и бесплатно…

Мирвик уже не слушал их. Он усердно подметал пол и раздумывал:

«С чего бы Бики врать? Да и не врал он! Тут не вся труппа топталась, а один человек. И следы такие здоровенные… это кто же у нас такой большеногий?»

Наведя чистоту на сцене, он принялся прибирать зрительный зал. Чтобы скрасить скучную работу, парень принялся вспоминать, как выглядят ноги всех членов труппы — от великого Раушарни до последнего из «бунтовщиков» без единого слова в роли. А так как был Мирвик наблюдательным и памятливым, ему эта забава вполне удалась.

«Это что же получается? Такие большие ступни — только у комика Пузо? И совсем-совсем никто из труппы, кроме него, не мог такие следы оставить? Но что же он делал на сцене? Перед пустым залом показывал свой коронный номер с двумя бокалами и яблоком?»