Книга Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

Без малейшей паузы мое лицо на многочисленных мониторах потонуло в рекламной заставке. Модератор дал долгожданное объявление о фуршете. Я улыбнулась и поблагодарила за внимание ряды затылков и задниц над удаляющимися скользилками.

Какая все-таки слабая вещь — человеческий голос без цифрофона.

Аськи дома не было.

Воспиталька сообщила, что моя дочь сосвязилась с друзьями из колледжа и отправилась в новый психовиртуальный клуб, не оставив якорных координат, несмотря на ее, Воспиталькины, неоднократные напоминания. Когда вернется, тоже не сообщила. В колледже у нее завтра коллоквиум, к которому, насколько Воспитальке известно, Аська и не думала готовиться. Вот.

Я поблагодарила эту ябеду и отключила ее. Дочка все равно не вернется раньше позднего вечера, так что нет смысла переводить энергию, утром загрузится. И как Аська ее терпит?

И тут же, чувствуя себя полной идиоткой, села связить. Отвечалка бойко оттарабанила Аськиным голосом знакомый текст; разумеется. Я включила персонал и совсем уже было запустила программу поиска ДНК-маячка — к счастью, вовремя спохватилась. Аська и так намекала, что один знакомый мальчик обещал научить ее блокироваться от всяких… то есть от меня. Ну и от органов ГБ в придачу.

Поскользила на кухню. В программу сегодняшнего дня снова не вписался пункт «перекусить», не считая траурного фуршета, где мне мало что полезло в горло (по-видимому, мне одной: стол очистился мгновенно, как если бы запустили встроенный аннигилятор). Контейнер, конечно, оказался абсолютно пуст. Надо было все-таки слетать на открытие того сюрр-клуба…

В коридоре зашуршала скользилка. Аська? Быть не может. Неужели Слав?!

Я даже выскользила ему навстречу. Соскучилась.

— Привет. Соскучился, Юська…

От него пахло дымом. До тридцати с лишним лет я и не знала, как пахнет дым… Потому для меня это его запах, запах Слава. Приникла щекой к продымленному комбу; через минуту стало больно, как если б я прижималась к стене или скале…

— Только что вернулся. Вот решил зайти.

— Откуда ты знал, что я дома?

— У нас же в базе твой маячок.

— А-а.

Его руки невозможно расцепить. Совершенно нереально высвободиться из его объятий, если Слав этого не хочет. Я и не пробовала. Прямо так, припав занемевшей щекой к его груди, с трудом шевельнула губами и спросила:

— Ты голодный?

Он коротко усмехнулся у меня над головой:

— А ничего нет, правда?

— Ага.

— По фиг.

И моя скользилка закружилась, выписывая кольца и восьмерки вопреки запрограммированному пути, а потом исчезла у меня из-под ног, и я уже сама кружилась в воздухе, и невозможно было сопротивляться этому кружению, танцу, водовороту морской экосистемы… На седьмой скорости — коридор, повороты, мелькание мониторов перед глазами — в глубину, в бездну, в невероятное никуда…

Он сумасшедший. Мы когда-нибудь разобьемся. Нелепее не придумаешь: разбиться в собственном блоке, не вписавшись в поворот вдвоем на безумной скользилке…

— Слав!.. А если Аська вернется?

— У твоей Аськи своя личная жизнь. Бурная.

— Откуда ты знаешь?

— Молчи.

Он шутил. Он знал, что я при всем желании не сумею молчать.

И в последний момент я, тоже в шутку, попыталась ускользнуть — я же сильная, я независимая, хладнокровная, я женщина, в конце концов!.. А женщина, это неоспоримо, всегда может переиграть мужчину. Подразнить. Распалить еще сильнее. Заставить его хоть на секунду признать свою слабость…

Он набросился на меня, как хищный зверь из той экосистемы, откуда только что вернулся, пропитанный дымом. Его глаза очутились так близко, что не могли видеть меня, да и не стремились, для него теперь имело значение только одно — его сила, мужская, не терпящая ни малейших сомнений. И меня уже не было, не существовало, эта необоримая сила смяла, смела начисто остатки независимой женщины, и конечно же, я сама этого хотела, разве мыслимо вообще желать чего-то другого?..

— Сла-а-ав!!!

— Они сбросят бомбу.

— С чего ты взяла?

— Они готовятся к этому, Слав. На всех уровнях. Сегодня на митинге шла хорошая промывка мозгов с ретрансляцией навесь Глобальный социум. И это только начало. Мне кажется, если б не Любецк, они придумали бы что-то еще.

— Подожди, Юська. Только не обобщай. Факты.

— Ты сам знаешь. Почему до сих пор не свернули проект по учебным тревогам?

— Тормозы. Как будто ты сама не работала в ГБ.

— Работала. Тормозы. Но целый год — все-таки чересчур. После Любецка учебные тревоги потеряли всякий смысл, это стало ясно сразу же. Но они продолжаются, и цель тут одна — маскировка. Люди не должны заметить, что за весь год не произошло ни единого локального дестракта.

— Откуда ты знаешь?

— Старые связи. Я не о том…

— А я о том. Сам?

— Не начинай. Я не хочу сказать, что меня это радует. Наоборот, пугает. Локальные дестракты уже вряд ли возобновятся. Теперь, если мы так и не наладим переговорный процесс, нас ждет второй Любецк, только помасштабнее. Возможно, столица.

— Ты добрая.

— Я вижу, что происходит. Гебейщики считают, что социуму нельзя знать об этом, и они правы, нам не хватает только паники. Но на дозированной информации очень легко играть, ты же понимаешь. Постоянные дестрактные тревоги плюс годовщина Любедкой трагедии — хороший фундамент для узаконивания наступательной стратегии. Глобальный социум грамотно доводят до пика ненависти к Гаугразу, но это должна быть ненависть сильного к слабому, без примеси страха. Поэтому…

— Перестань. Ты не на аппаратном заседании.

— Они не желают меня слушать. Просочились слухи, не знаю, насколько это правда, что на следующей сессии Глобального парламента мое ведомство вообще упразднят. В любом случае реально что-то предпринять можно только через ГБ.

— Это не ко мне. Ты в курсе.

— Слав! Ты должен подать рапорт. С предложением включить меня в состав новой экспедиции. Я уверена, что…

— Должен? Тебе кажется, ты все еще моя начальница?

— Подожди, ты же ничего не знаешь. Я сегодня говорила с передатчицей, Она замкнулась, они всегда сразу замыкаются, если… а ее еще допрашивали до меня… Но мне показалось…

— К Самому. Приемные часы уточни у Секретарши. Хотя тебе оно, думаю, не зачем.

— Слав…

Его плечо резко исчезло из-под моего затылка — будто выдернули опору, фундамент, несущую конструкцию. Я увидела Слава уже на другом конце комнаты — голого, худого, жилистого, с белым пухом приставшей постели на животе и груди. Над любым другим мужчиной в таком виде я бы обхохоталась до колик. Но Слав никогда не бывает смешным.