Книга Цвет убегающей собаки - Ричард Гуинн

Ману уперся взглядом в стену. Он был бледен и изможден — в равной степени от пережитого и болеутоляющих лекарств, которыми его напичкали.

— А знаешь, что самое плохое? — вздохнул он, немного помолчав. — В суде меня даже не пожелали выслушать. Ведите себя прилично, не выражайтесь, уважайте суд — только это и твердили. Можешь себе представить? «Уважать суд? — спрашиваю. — Вы хотите, чтобы я вас уважал? А почему вы меня не уважаете? Ведь я всего лишь осуществляю право каждого испанца разводить кроликов».

А они знай свое: гигиена, здоровье, безопасность. «Ваша честь, — спросил я, — а почему в Барселоне так сильно воняют канализационные трубы?» Судья только отмахнулся, гаденыш этакий. Высокомерно так повел рукой. «В таком случае, — говорю, — я сам вам скажу, почему они воняют. Потому что в них спускают ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ГОВНО. Говно, которым срут каждый день. Мое говно, ваше, ведь вы, ваша честь, наверное, тоже срете. Все срут. Не только мои кролики». Тут судья грохнул молотком по столу. Неуважение к суду. Большой штраф. Даже два штрафа, один за отказ от повиновения, другой за неуважение к суду. Мне сказали, что городские власти уберут моих кроликов в течение двадцати четырех часов. Тогда я пошел домой, переоделся, заглянул к тебе, но тебя не было. Успел запихать кроликов в фургон до появления полиции. Единственное сегодня убийство кроликов будет совершено мною, решил я.

Ману помолчал, явно измученный произнесенной речью.

— Слушай, — наконец пробормотал он, — вздремну-ка я, пожалуй. Не забудь передать жене мою просьбу.

— Все будет сделано, Ману. — Я поднялся со стула. — А ты не переживай.

Он посмотрел на меня сквозь полуприкрытые веки.

— Не беспокойся, переживать-то я как раз и не собираюсь.

— Ладно, пока.

— До скорого.

Мы с бароном вышли из палаты, и наше место сразу занял полицейский. Вид у него был довольно понурый. Я сказал барону, что доберусь до Санта Катарины сам, и мы пожали друг другу руки. Мне надо было побыть одному. Я купил бутылку «Фундадора» и отправился домой, постучав по пути в квартиру Ману. Жена его оказалась дома и, узнав о случившемся, в отчаянии заломила руки. Забормотала что-то о разводе, но я уже поднимался к себе.

Дома натянул вязаный свитер и включил радио. Передавали музыку Малера. Я прошел на веранду, открыл бутылку коньяка и лег в гамак. Вечер был безоблачный и холодный, но коньяк, бегущий по жилам, словно огонь по деревьям, не давал ощутить холод. Я смотрел на звезды и чувствовал, как на меня наваливается пустота.

Глава 21

Сколько работает смерть

Я проснулся до рассвета с ощущением губ Нурии на моих губах. Дверь на террасу стучала о косяк, и каждый удар отдавался в легких скрежетом холодного металла. Заснул я с наполовину опорожненной бутылкой коньяка в руках, но, сбросив с себя дремоту и полностью придя в сознание, обнаружил ее на низком столике рядом с гамаком. Я был завернут в одеяло, но опять-таки не мог понять, как оно здесь оказалось. С трудом выбравшись из гамака, я поплелся в квартиру. Руки-ноги у меня дрожали, но голова буквально пылала. В мозг, хаотически набегая друг на друга, стучались безумные мысли и образы. Часы на туалетном столике показывали половину четвертого утра. Не скидывая одеяла, я пересек гостиную, подошел к столу, открыл старую записную книжку и начал что-то царапать на бумаге, но ладонь у меня задрожала от холода, и перо выпало из пальцев. Я сбросил одеяло, открыл сундук, стоящий рядом с ванной, и вытащил электрический обогреватель, который положил туда еще в апреле. Установил его у стола и снял футляр со своей старенькой «Оливетти». Занимаясь редактурой, я обычно прибегал к помощи компьютера, но порой открывал пишущую машинку. Она мне — как надежный друг. Заправишь бумагу, повернешь валик — и раздастся приятный щелчок, который всегда напоминает мне что-то сходное с алхимией. Я потер ладони и сделал глоток прямо из горлышка, чувствуя, что сама эта процедура свидетельствует о печальном моем эстетическом и нравственном банкротстве. Все еще дрожа, я закурил. Свел свои действия к элементарному — выпитая бутылка, зажженная сигарета, наполняющаяся окурками пепельница. Мне надо было что-то записать, и уверенность, с какой приступил я к решению этой задачи, свидетельствовала о том, что мысли уже готовы найти словесную форму, но едва я сел за стол и взялся за перо, как все мои задумки вылетели из головы.

Слова не приходили. В комнате было тихо. Снаружи — тоже полная тишина. Я закурил очередную сигарету, пристально посмотрел на чистый лист бумаги, затем встал и пошел на кухню за стаканом. Плеснул коньяку, выпил.

Ногам было холодно. Я поплелся в спальню, открыл гардероб и отыскал пару толстых шерстяных носков, мягких, как шкурка кролика. Присев на край кровати, я натянул их и пошевелил пальцами ног. Я видел, как шевелятся пальцы, но совершенно не чувствовал их. Слишком холодно в комнате, что ли? Но ощущение такое, что холод не снаружи проникает в тело, а уже находится там, внутри.

Вернувшись в гостиную, я включил проигрыватель. Зазвучала негромкая музыка. Это были песни трубадуров, столь хорошо знакомые Поннефу. Первая — «Грусть донны Марии». Больно было слушать ее, и когда душераздирающий плач галисийских волынок перешел в светлую печаль, глаза мои наполнились слезами. Почти невыносимая ностальгия по музыке пробуждала и воспоминания о времени, проведенном в Убежище, и мысли о Нурии. Но странно, испытывая невыразимую грусть, я в то же время ощущал, что музыка исцеляет раны. Ну и что? Мне не уйти от подобного рода разъедающей душу самопоглощенности. Дослушав песню, я снял пластинку с проигрывателя, подошел к пишущей машинке, вынул из нее чистый лист бумаги, смял и бросил в корзину. Затем вернулся в спальню, оставив открытой дверь, соединяющую ее с гостиной, лег на кровать и забылся беспокойным сном.

Проснулся я уже в полдень. Самочувствие оставалось неважным, и все же я заставил себя встать, принять душ и одеться. Правда, так и не побрился — слишком сильно дрожали руки, — решил отложить до лучших времен. Не только бритье приходилось откладывать до лучших времен, но и многое другое, включая, за неимением лучшего слова, состояние души. Что мне было сейчас по-настоящему нужно, так это мощная встряска. Тогда все будет в порядке. Я громко засмеялся и, натягивая джинсы, едва не упал, только близость стены выручила. Н-да, не нужно никаких встрясок, подумал я, лучше просто выпить. Только не здесь, в другом месте. Где вид хороший есть.

Но для начала кофе. Я наскоро сварил эспрессо, налил себе полчашки, добавил добрую порцию «Фундадора». Такого рода завтрак меня изрядно подбодрил. Допив кофе с коньяком, я натянул было свитер, потом подумал, что будет слишком жарко, снял его, надел кожаную куртку и вышел на улицу.

Так началось мое кружение по Барио-Готико. Я зашел за безутешным Игбаром Зоффом, и мы вместе отправились в бар Сантьяго, сделав по дороге небольшой крюк и постояв перед зданием бывшего женского монастыря. Я смутно надеялся, что на ступенях материализуется, с протянутой рукой, пожиратель огня.