Книга Есаул из будущего. Казачий Потоп - Анатолий Спесивцев

Учитывая, что потери польского народа на юге были больше, чем на севере, можно сказать – пропагандистская кампания, разработанная в Чигирине и поддержанная – в собственных интересах – иезуитами, дала блестящие результаты. Внимание польского общества, всех его слоев, удалось сконцентрировать на событиях вокруг шведского нашествия. Очень удачной оказалась идея распространять молву, что казаки пограбят и уйдут, а шведы останутся и будут перекрещивать всех в лютеранство. Сколь бы Оксеншерна, Бренер, Горн или другие представители руководства Швеции ни заявляли об отсутствии планов преследований за веру, большинство поляков им не верило. Особенно после осуществленных неизвестными в зоне действия шведской армии поджогов и ограблений костелов.

В это же время Станислав Любомирский, вырвавшийся среди немногих из битвы на Висле, поднял в Кракове знамя восстания против короля, объявив рокош. К нему сразу же стали стекаться шляхтичи, по каким-то причинам не попавшие в армию или проигнорировавшие призыв короля. Сначала из Малой Польши, а потом и из Мазовии и Подляшья. Уж чего-чего, а покушения на свои «законные» права благородное сословие Польши никому не прощало.

Он обратился с воззванием ко всем полякам: «…Весь мир прошу о сочувствии и о признании, что совершена несправедливость. Прошу и собственных братьев, особенно из шляхетского сословия, поскольку паны сенаторы были, видно, плохо осведомлены, или запуганы… или одурманены милостями и… а вернее – отчизне, лишаемой опоры и идущей в рабство. Речь идет не о чем ином, как о свободе, о шляхетском сословии, чей свободный глас и чьи прерогативы задавлены… Чего же это сословие может еще ждать, когда король пренебрег просьбами в инструкциях, сеймовых послов просьбами и возражениями, касающимися меня и отчизны? При предшественниках [короля] бывало не так: ежели они собирались предпринять что-либо в ущерб отчизне или в нарушение [прав] ее обывателя, а подданные вступались, то государи охотно отказывались от своих предприятий или предложений. Даже явные обиды и тяжко оскорбляющие величество проступки они прощали по заступничеству Речи Посполитой, а иной раз по своему милосердию (чему примером служит рокош при Сигизмунде III)…»[15]

Хорошо начав, Любомирский, втайне мечтавший о короне, шведское нашествие поддерживать не стал. Впрочем, беспроблемным его руководство пробыло недолго. Беженцы с тотально разоряемого востока требовали помощи, а оказать ее с собранными силами было нереально. Несколько тысяч конников при попытке прогнать настолько многочисленного врага рассчитывать на победу не могли. Краковское воеводство, где Любомирскому удалось полностью захватить власть, входило в число наиболее пострадавших от прошлогоднего нашествия, во многих местах там царил голод, кормить беженцев оказалось совершенно нечем. Местное население – из-за провоцируемого приезжими роста цен – встречало их откровенно враждебно, а затеявшие рокош магнаты меньше всего думали о народных нуждах.

А здесь и Владислав разослал по всей Польше послания о заключении им перемирия с казаками и их обязательстве не разорять в этом году польские земли, кроме двух приграничных воеводств. Мол, Хмельницкий признался, что не может остановить в этом своих союзников. Это известие весьма отрицательно сказалось на рокоше Любомирского. Шляхта Мазовии и Подляшья валом повалила домой, ведь, участвуя в восстании, они рисковали навлечь на себя не только королевскую немилость, но и атаку казаков с союзниками. Проявилась и другая тенденция – вскоре к рокошу стали присоединяться многие из проигнорировавших защиту родины шляхтичей. Причем, к радости командования повстанцев, из всех районов Речи Посполитой, включая Литву и Русские воеводства. Шкурные интересы для них имели значение несравненно большее, чем безопасность родины. Уровень моральной деградации польского благородного сословия уже к тому времени достиг значимой величины.

Не встречавшие поначалу сопротивления совсем, шведы очень скоро столкнулись с первыми «цветочками» партизанской войны. Вскоре обе их армии застряли под отказавшимися подчиниться и открыть ворота городами. Бреннер под Калишем, Горн под Торунем. Узнав о продвижении шведов на «его» владения, пан Станислав послал на север половину сил под командой сына, Ежи Любомирского. Не пытаясь завязать правильное сражение, поляки принялись уничтожать фуражиров противника, нанесли немалые потери им и коннице, посланной обозы с продовольствием прикрывать. Главными их врагами стали отряды магнатов-протестантов, собственной кавалерии Бренеру не хватало.

Не зевал и Владислав, уступать корону ему категорически не хотелось, на юге установился шаткий мир – это позволило бросить все собранное войско на армию Горна под Торунем. Не имевший в своем скудном обозе тяжелой артиллерии граф ограничился осадными работами, ожидая подвоза стенобитных орудий с побережья. В общем-то, не ожидая нападения извне – польская армия-то уничтожена, – он, тем не менее, хорошо укрепил свой лагерь. Это и не позволило врагам застать шведов врасплох.

Польский Ваза атаковал лагерь армии своей шведской родственницы несколько раз. Людей у короля оказалась куда больше, чем у Любомирского, а его противник, наоборот, имел меньше солдат, чем Бреннер. Дисциплина регулярной армии не позволила всадникам ополчения, несмотря на проявленные ими ярость, напор, бесстрашие и самоотверженность, разгромить осаждающих. Отбив попытки деблокировать город, граф благоразумно решил прекратить осаду из-за слухов об идущей к врагу помощи. Поляки кружили вокруг и жалили, фактически осадив самих осаждающих, не имея известий от своих (гонцов перехватывали поляки), оставаться у этого паршивого городишки было слишком рискованно.

Король раструбил на весь свет о великой победе, что обеспечило значительный приток к нему добровольцев. Причем не только благородных, но и хлопов и ремесленников. Война в Польше набирала обороты, захватывая все большие территории. Лучшая в мире шведская армия не собиралась отказываться от завоеваний, поляки были полны решимости изгнать захватчиков со своей земли.

Эпилог. «Степь да степь кругом…»

Земли запорожских вольностей восточнее порогов Днепра, конец декабря 1639 года

Ветер усиливался чуть ли не с каждой минутой, выдувая из тела, несмотря на все многочисленные одежки, тепло и силы. Да еще и дул он прямо в лицо, пусть и замотанное до глаз, слезившихся от подобного испытания. А с неба то и дело сыпал снежок, подхватываемый ветром и ослепляющий. На земле он не задерживался, сносился куда-то, но дополнительные трудности путешественникам создавал. Совсем туго приходилось лошадям. Хотя предусмотрительно выехали отроеконь на выносливейших в мире татарских скакунах, лохматых и хорошо откормленных, не выдерживали и они. Уже два конька пали, остальные заметно потеряли в весе, по очереди таща на себе тяжелых всадников. Пересаживаться из седла в седло приходилось все чаще, чтоб не остаться без транспорта совсем.

В такую погоду добрый человек и собаку на улицу не выгонит, но Аркадий выбора путешествовать или нет не имел. Непогода застала его в пути, неожиданно, во время поездки в степь для показа запорожским ковалям известных ему месторождений железной руды. Как черный археолог он в свое время много колесил по региону и хорошо запомнил, где велись карьерные разработки. Естественно, городов и дорог здесь не было, однако, помня приблизительно расстояния от Днепра и благодаря сохранившимся ориентирам, кое-что найти смог.