Книга Я - шулер - Анатолий Барбакару

Дались ему эти сумки... Может, тоже настойчивость демонстрировал? Во всяком случае крал усердно. Даже другие дела откладывал по случаю визита николаевского.

И ведь после второй попытки мог уже успокоиться. В сумках оказывались только книги, и то такие, которые на лотках не брали. Какая-то мистика, философия... Сбрасывал сумки в сарай (жил в частном доме) и в следующий приезд снова шел на дело.

Нравился мне этот момент... когда бизнесмен игру заканчивал.

Расплачивался, аккуратно, деловито пересчитывал оставшиеся деньги, прятал бумажник... И начинал шарить рукой под топчаном. Потом усаживался на корточки, заглядывал под топчан, сокрушенно произносил:

– Ну вот. Опять.

После этого вежливо пожимал партнерам руки и налегке направлялся к лестнице. Хрупкий, интеллигентный, сосредоточенный.

Однажды бизнесмен забыл бумажник в сумке. (Говорю же: нахальный.) Барин привычно сумку спер. И обнаружил в бумажнике стопку пригласительных. На свадьбу бизнесмена. На ближайшую субботу. (Дело было в пятницу.) Когда в этот раз интеллигент сунул руку под топчан, он с удивлением наткнулся на сумку. И с удивлением обнаружил вокруг топчана и за ним целый штабель пропавших сумок. Наполненных книгами. Рассчитаться в этот день ему было чем, потому что деньги оказались на месте, в бумажнике.

Понравился мне и этот момент. Несмотря на то что всем нам пришлось помогать. Сумки до такси тащить...

Не знаю, этот пример из разряда благородных или – курьезов?..

Следующий – точно показатель благородства... Еще и потому, что исходил от Маэстро...

Освободился из нашей, одесской тюрьмы знатный авторитет. Карточный авторитет. Я его и не знал по молодости. (Сел до моего карточного совершеннолетия.) Слышал, правда, о нем, но слухи не были такими уж поражающими.

Появляется на пляже... Коротко стриженный, с запавшими глазами, злобный. На топчане сидит рационально, по-тюремному, скрестив ноги и опустив плечи. Картами шелестит.

С ним женщина. Под стать ему, из тех, которые ждут не слишком преданно, но дожидаются. Может быть, потому, что больше никому не нужны. Из тех, кто в жизни во всем подражают милому.

Оба – подпитые, бутылка початая – между ними, на топчане. Авторитет что-то брезгливое сквозь зубы цедит, женщина с готовностью подхихикивает.

Омерзительная картинка.

Помаленьку фразы наливаются громкостью и слышно, как милый поносит окружающих. И их «фраерское счастье».

Тут появляется Маэстро.

Они, конечно, знакомы, здороваются за руки, общаются. Явно есть что вспомнить. Общее. И Маэстро выпил.

Дальше обнаруживается, что этот злобный уже поносит Маэстро. Снисходительно похлопывает учителя по плечу, громко, чтобы мы все слышали, поучительно излагает:

– Фраер – он и есть фраер!.. Это тут, среди них ты – крупный фуцын, а на зоне... На зоне – игра серьезная. Не мне тебя учить...

И бабенка его хмельная, знай себе хихикает.

Маэстро кивает, пресс денег достает.

– Бабки тебе не помешают, – говорит. И жертвенно соглашается: – Ладно, выигрывай.

...Как эта баба причитала, в ноги Маэстро бросалась. После того, как он нефраера на нереальные сотни тысяч нагрузил. Как умоляла не губить.

Тот, надо отдать должное, сидел в той же позе и так же зыркал глазами. Только теперь уже по поводу фраеров и фуцынов не высказывался. Молчал. Только с зоны, понимал: «фуфлыжник» – хуже опущенного.

Маэстро долго не реагировал. Сидел, тоже по-турецки скрестив ноги, тасовал колоду и со снисходительной нежностью взирал на лысого.

Потом встал, молча одним движением разорвал несколько карт. И стало ясно: долг прощен.

Направился к нам. Подойдя, заговорил в своей ернической, игривой манере. О чем-то несущественном, о том, как вчера отмазывали у ментов Душмана, помочившегося на колесо милицейского «бобика».

И больше не смотрел в сторону разом стихшей, засобиравшейся женщины и спасенного ею авторитета...

Как не вспомнить историю с Сашей?

Впервые увидел Сашу на пляже. Коляску его катил молодой парень, вида шустрого и преданного, рядом преданно тоже семенила маленькая рыжая дворняжка с, загнутым кверху хвостом. И первое, что подумал, это то, что когда-нибудь Саша на коляске с пацаном этим и дворняжкой преданными и будет мне вспоминаться, как символ времени.

Сашу любили. Пальцы его, тонкие, нервные, в перстнях; зрачки – огромные, проникающие, не смирившиеся – завораживали.

Так вот, когда один из вполне матерых игроков попытался отказаться от своего проигрыша, оставшись должен Саше, такая бригада неожиданно даже для Саши встала против матерого, что... Я за своих гордостью проникся. Ведь и те встали, кто всегда отсиживался, кто славился скользкостью.

Хочется и о себе что-нибудь вспомнить. Пофорсить.

Дело было не в Одессе – в приодесской курортной зоне.

Побережье тревожили две юные особы, эротического, журнального типа. Особы эти прибились на время к нашей компании, но чего-то поотвергали всех. Чем-то или кем-то, похоже, напуганы были. Отмалчивались.

На следующий день после их неприживания подбегает на пляже одна, нервно просит помощи.

Надо сказать, что побережье было возбуждено и еще одной парой: уголовничков щварценеггеровского типа.

Парочки пересеклись: уголовнички нагнали жути на журнальных.

Отказать было противно, не уснул бы потом.

Подхожу к их подстилке, на которой по-хозяйски восседают эти типы. Один сразу жужжать начал, «на дух» брать. Другой работал под своего парня.

– Ну что ты, – говорит приятелю. – Может, ниче парень, – про меня, – может, в карты играет.

Банальный трюк склонить жертву к игре.

– Чего ж, – говорю, – нет!

– Почем играем? – сразу потеплели оба.

– На нее.

Что оставалось делать? Хотя и не был уверен, что получу выигрыш.

Крепко озадачены были хлопцы.

Приятно было отвести особ к пансионату, в кавалеры больше не набиваясь. И их, неприступных вчера, озадачить.

Благородство не в том, что выручил (что оставалось делать?) – в том, что в кавалеры не подался. Шансы, думаю, были.

...Но подмывает рассказать другую историю. Подмывает, но не расскажу. Чтобы не повторяться. Я уже вставил ее в главу об аферистах-картежниках в прошлой книге. В «Одессе-Маме». Сейчас даже несколько жалею об этом. Там бы сгодилась и любая другая история о нравах «катал». Зато тему благородства в этом опусе лучше, чем тем эпизодом, не проиллюстрируешь.

Напомню хотя бы, о чем там была речь.