Книга Горячие деньги - Дик Фрэнсис

Голос его звучал радостно и беззаботно, немного приглушенный расстоянием, и я сказал, что здесь все по-прежнему, только крышу дома затянули брезентом. Состояние дома озаботило Малкольма всего на десяток секунд, потом он сказал, что собирается вместе с Рэмзи уезжать из Лексингтона в среду или в четверг, они еще не решили.

— Когда вы уедете, не забудь, пожалуйста, оставить Кендерам номер телефона, по которому тебя можно будет найти.

— Обязательно. Делай скорее свой паспорт и приезжай сюда, — жизнерадостно сказал Малкольм.

— Постараюсь.

— Я уже привык, что ты все время рядом. Постоянно оглядываюсь, ищу тебя. Странно. Наверное, старею.

— Да, похоже на то.

Он рассмеялся.

— Здесь совсем другой мир, мне это очень нравится. Отец попрощался и положил трубку, а я подумал, сколько же лошадей он успеет купить, пока я до него доберусь.

Вернувшись в гостиницу в Кукхэме, я переоделся и, как и обещал, позвонил старшему инспектору Эйлу. У него не было ничего нового для меня, мне тоже нечего было сказать, так что разговор получился коротким.

— Где ваш отец? — спросил он как бы между прочим.

— В безопасности.

Он хмыкнул.

— Звоните мне.

— Конечно, — ответил я.

Без особого воодушевления я вернулся к машине и отправился в Брекнелл. Оставил машину на одной из стоянок и пешком пошел на Хай-стрит.

Когда-то давно Хай-стрит была главной проезжей дорогой небольшого городка, теперь она стала тихой пешеходной улицей с фабриками и конторами, на нее выходило множество маленьких извилистых улочек между разросшимися, как грибы после дождя, новыми домами. Студия танцев и аэробики располагалась в большом здании между новым, сияющим отделкой информационным агентством и магазином фототоваров, витрины которого были заполнены яркими желтыми ценниками размером с почтовую открытку, почти на всех стояло «скидка — двадцать процентов».

Войдя в «Студию Дианы», я попал в холл. Сбоку была лестница наверх. Молоденькая девушка, сидевшая за столиком под доской объявлений, услужливо заулыбалась, когда я открыл стеклянную дверь и ступил на серый ковер холла, но потеряла ко мне всякий интерес, едва я спросил о Сирене и сказал, что я ее брат.

— Пройдите туда. Она сейчас ведет занятие, — девушка показала на двойную дверь у себя за спиной, выкрашенную белой краской.

Я прошел туда и оказался в небольшой комнатке без окон, но ярко освещенной и уютной, с маленькими столиками и креслами. Несколько женщин за столиками пили кофе из пластиковых чашек. Стены вибрировали от ритмичной музыки, которая играла в какой-то другой комнате. Когда я снова спросил о Сирене, мне показали, как пройти в зал. Оттуда и доносилась музыка.

Это и была собственно студия — большой зал с окнами, выходившими в какой-то садик. Пол был выстлан полированными досками и сильно пружинил под ногами, заставляя чуть ли не подпрыгивать при каждом шаге. Стены выкрашены белой краской, кроме одной длинной стены слева, которая сплошь была покрыта зеркалами в полный рост. Живая напористая музыка заставляла непроизвольно двигаться в такт.

Сирена танцевала, стоя спиной к зеркалам. Перед ней выстроились в три ряда девушки, которые дружно подпрыгивали на месте, выбрасывая поочередно руки и ноги в разные стороны. У всех — сосредоточенные и довольные лица.

— А теперь еще быстрее! — скомандовала Сирена, и вся группа с каким-то почти фанатичным усердием в самом деле стала двигаться быстрее.

— Чудесно, леди, просто замечательно! — наконец сказала Сирена, перестала прыгать и выключила магнитофон, который стоял в углу возле двери, через которую я вошел. Она недружелюбно глянула на меня и снова повернулась к своим клиенткам:

— Если кто-то хочет продолжить занятие, через минуту Сэмми будет с вами. А пока можно немного отдохнуть.

Несколько человек остались. Большинство же посмотрели на часы, висевшие на стене, и, оживленно болтая, устремились к двери с табличкой «Раздевалка».

Сирена спросила:

— Что тебе нужно?

— Поговорить.

Она разрумянилась после занятия, но разговаривать со мной ей явно не хотелось. На Сирене был яркий розовый купальник с длинными рукавами, ярко-красные обтягивающие лосины, белые спортивные туфли и шерстяные гетры в белую и розовую полоску.

— Я могу уделить тебе только пять минут.

Она почти не запыхалась. В зал вошла девушка в ярко-голубом костюме, видимо Сэмми Хиггс, и снова включила музыку. Сирена недовольно предложила мне поговорить в другом месте. Мы прошли обратно через комнату отдыха и холл, поднялись по ступенькам наверх.

— Сейчас здесь нет занятий. Говори, зачем пришел, и уходи.

На втором этаже, судя по табличке у входа, был танцевальный зал. Сирена стояла, упершись руками в обтянутые блестящей розовой тканью бедра, и ждала.

— Малкольм просил меня выяснить, кто взорвал Квантум, — сказал я.

Ее глаза сверкнули.

— Я не взрывала.

— Помнишь, когда-то старый Фред выкорчевывал пень от ивы?

— Нет, — она ответила не задумываясь, даже не попыталась вспомнить.

— Томас тогда отнес тебя на плечах на край поля, а самого Фреда отбросило взрывом.

— Не знаю, о чем ты.

— Почему ты не хочешь со мной говорить?

— Тебе кажется. Где папочка?

— У своих друзей. Он расстроится, когда узнает, что ты не захотела мне помочь.

Сирена горько сказала:

— Не смеши меня. Ему наплевать на всех нас, кроме тебя. И я уверена, что это ты убил Мойру.

— Ему не наплевать на вас. И мне тоже.

— Он отвернулся от нас. Когда я была маленькой, я любила его. — Неожиданно у нее на глазах появились слезы. Она сердито смахнула их. — Он не знал, как от меня отделаться!

— Он хотел оставить тебя при себе, но Алисия не позволила. Она подала на него в суд и выиграла.

— Я ему не нужна! — резко сказала Сирена. — Он только говорит, что все из-за мамочки, чтобы помучить ее. Я все знаю.

— Это Алисия тебе сказала?

— Конечно, сказала. Папочка так спешил от нас отделаться, и от мамочки, чтобы поскорее жениться снова, чтобы… чтобы… вышвырнуть из дома все, что о нас напоминало, ободрать все миленькие комнаты… вычеркнуть нас из своей жизни.

Она сильно разволновалась из-за старых обид, все еще не забытых за эти двадцать лет. Я вспомнил, как я расстроился, когда Алисия выбросила кухню моей матери. Я чувствовал тогда, что меня как будто предали или обокрали. Мне было шесть лет, столько же, сколько Сирене, и я до сих пор помнил все очень хорошо.

— Попробуй простить его, — сказал я.