Книга Мефодий Буслаев. Светлые крылья для темного стража - Дмитрий Емец

Мефа ответ не удовлетворил. В конце концов ложь выдумал несвет. И измену не свет. И убийство. Кто поручится, что они с Дафной могутдоверять Прасковье и Ромасюсику? Что ночью им в горло не вонзится кинжал, или вчай, протянутый с милой улыбкой, ненароком не окунут палец с ядом под ногтем?

– Поклянись, что вы не попытаетесь причинить нам вредни одним из возможных способов! Если я не услышу клятву – обещаю, что будусражаться с вами прямо сейчас, в этот час и в эту минуту! – потребовал он.

Прасковья пожала плечами.

– Клянусь соблюдать нейтралитет до тех пор, покакто-либо из вас не прикончит другого! Или вы Спуриуса, или он вас, –прохрипел шоколадный юноша.

Меф поморщился. За кого Прасковья, интересно, его принимает?

– Это не клятва! – сказал он.

– Ну хорошо… Клянусь светом и мраком! Если я солгу,пусть вода, которую я пью, станет раскаленным стеклом, а глаза вытекут черезрот. Пусть не будет мне покоя ни в Тартаре, ни в мире людей, ни где-либо еще! –произнес Ромасюсик голосом картонного зомби.

Его выпученные глаза смотрели пусто и бездумно.

Убедившись, что клятва прозвучала полностью, Мефудовлетворенно кивнул и позволил мечу исчезнуть из руки. Теперь Прасковья хотябы не нападет сама, что, разумеется, не помешает ей навести «мальчиков Лигула»или сделать другую, косвенную и неоговоренную в клятве гадость. Да иРомасюсика, если разобраться, клятва никак не затронула. Ну ничего. ЗаРомасюсиком они присмотрят.

Дафна сняла рюкзачок с флейтой и бросила его к окну, где ужележал скатанный рулоном матрас. Затем она подула на чемодан и шепотомпроизнесла «Mens agitat molem», вернув ему нормальный размер.

Прасковья бросила на чемодан настороженный взгляд. Должнобыть, ощутила его «светлое» происхождение.

– Подвинься, пожалуйста! Я хочу сесть! – попросилаДафна, которой мешали вытянутые ноги Прасковьи.

Наследница мрака в ответ одарила ее улыбкой Снежнойкоролевы. Бутылка с минералкой, которую выставил на стол хлопотливый Ромасюсик,раздулась и медленно завалилась набок. Меф увидел, что внутри лед.

* * *

В восемь двадцать шесть поезд Москва – Симферополь,проходящий через Джанкой, дернулся в первый раз. В восемь двадцать восемь вовторой раз. В восемь тридцать, наконец, осознал, что ехать все же придется итронулся, постепенно набирая ход. Железнодорожное расписание вошло всоприкосновение с жизнью, и жизнь в очередной раз перебодала его медным лбом.

Потянулась Москва. Меф без церемоний шуганул Ромасюсика ипередвинулся ближе к окну. Оперся локтями о столик и стал смотреть. Мефуказалось, будто железная дорога намеренно прокладывается в городах по самымскучным и тоскливым местам. Хотя, если вспомнить, когда возникли рельсы и когдаМосква сделалась городом-исполином, становится ясно, что это не рельсы ищутскучные места, а сами скучные места сползаются к рельсам со всех сторон.Склады, будки, заводы из года в год из последних сил подползают к железнойдороге, чтобы навеки окостенеть рядом с ней.

МКАД Меф проворонил, и Подмосковье угадал лишь по платформамдачных станций. Здесь, в Подмосковье, гаражи сменились крытыми рынками и новымипузатыми ангарами, возле которых в разлинованных асфальтовых клеткахаккуратными игрушечными машинками стояли трейлера.

Поезд, поначалу тащившийся лениво, неохотно, теперь всенабирал ход. Последний вагон болтался на рельсах, пытаясь высоко подпрыгнуть.Он был точно мамонт, возомнивший себя кузнечиком. Однако суровые материальныезаконы одергивали его и тянули вниз.

Неожиданно шпалы запели на непривычной, высокой ноте. Меф иДафна недоверчиво прислушались. Пел совершенно точно поезд, причем пелмелодично, словно механическая душа его рвалась из гудящих недр.

Собирая билеты, по купе прошла проводница. Это была не «тетяОксана», а другая – немолодая и хмурая женщина. Вместе с билетами она собиралаи деньги на белье. У Мефа с Дафной белье входило в стоимость билета, уПрасковьи и Ромасюсика почему-то нет. Ромасюсик поначалу задвинул целую тирадупо поводу неимущих детей, но проводница его не поддержала. Ей было все равно,поедут неимущие дети с бельем или без белья.

Тогда, пижоня, Ромасюсик достал из носка толстенную пачкуденег и принялся шелестеть купюрами.

– Тока с вечера отпечатал, а уже высохли! Вот чтозначит теплое время года! – квохтал он.

– Не базарь, Базаров! На таможне пошутишь, –сказала хмурая проводница и, взяв за белье, ушла.

Внезапно чья-то ладонь будто невзначай легла Мефу на колено.В первую секунду Буслаев подумал, что это рука Дафны. Затем увидел браслеты наузком запястье, вздрогнул и поднял глаза на Прасковью. Загадочно улыбаясь, онасмотрела в окно.

Меф испытал непонятное ему волнение. Ему хотелось и оставитьруку, и сбросить ее. Эмоции заметались, как зерна в кофемолке. Пока Буслаевбарахтался в этих глупых силках, Даф случайно наклонилась, чтобы выудить из-подстолика кота, и первое, на что упал ее взгляд, была рука Прасковьи на колене уМефа. Рука лежала на нем небрежно, по-хозяйски и, видимо, довольно давно. Так,во всяком случае, показалось Дафне.

Вспыхнув, Даф вскочила. Прасковья, играя бровями, пересталасозерцать подмосковные ангары и с торжеством посмотрела на Дафну.

– Цто цлуцилось с нацей девоцкой? – пакостносюсюкнул Ромасюсик.

Каждую секунду у него обнаруживались все новые речевыедефекты.

– Ничего! Пойду узнаю, есть ли чай, – сказала Даф,захлопывая за собой дверь.

Уже в коридоре, вспомнив растерянное лицо Мефа, Дафнапоняла, что поступила поспешно и глупо, выставив себя ревнивой дурой.

«Она специально хотела нас поссорить. Хочет, чтобы яревновала и злилась. Если ей удастся впрыснуть яд сомнения – полдела ужесделано. До Джанкоя мы живыми не доберемся», – сказала себе Даф.

Она заставила себя успокоиться и, вспомнив, что сказалаРомасюсику, отправилась за чаем. Поезд трясло на стыках. Приходилосьпридерживаться за поручни. У купе проводников стояла грустная старушка. Вподстаканнике, который она держала, прыгал и звенел ложечкой стакан.

– Вы тоже за кипятком? – вежливо спросила Даф.

Старушка виновато улыбнулась.

– Я выросла за полярным кругом, где шесть месяцев ночь.Мне всю жизнь хотелось увидеть море, – сказала она.

От ее лучистых добрых глаз разбегались морщины. Дафободряюще улыбнулась старушке и прошла к самовару. Самовар оказался безнадежнохолодным. Поняв, что в ближайшие часы чая не предвидится, Дафна протиснулась к туалету.Ей хотелось помыть руки.