Книга Совсем другая жизнь - Владислав Куликов

— Сука, я маму твою имел, — закричал Мимино по-таджикски, — скольких убил, признавайся? А то я твои мозги по стенке размажу!

— Ты заметил, что они совсем не ведут протокол? — тихо поинтересовался Опарин у Филина.

— А они знают это слово?

Эмбэшники избивали парня со знанием дела. Террорист сгибался и падал на пол. Его поднимали. Опять били. Вопросы задавались то на русском, то на таджикском. Парень тоже чередовал языки, но стоял на своем — не был, не состоял, не участвовал.

— Падаль. — Мимино пнул ногой террориста, повалившегося на пол.

— Крепкий орешек, — произнес Опарин.

— Достойный противник, — ответил Филин.

Парень лежал на полу и харкал кровью. Жалости к нему никто не чувствовал. Ведь это валялся враг, на счету которого много смертей. Мимино подошел к столу и достал из ящика небольшую коробочку с вращающейся ручкой. Вокруг корпуса были намотаны провода. Эмбэшники заулыбались.

— Инквизиция, — тихо произнес Филин.

— Восток, — ответил Опарин.

Один из эмбэшников стянул с подозреваемого штаны. Другой размотал провода. Террорист даже не шевельнулся. При помощи скотча эмбэшник прикрепил один оголенный конец к носу преступника, а второй к… как бы сказать поточнее… В общем, туда.

— Будешь говорить? — угрожающе прошипел Мимино.

Парень вяло качнул головой: нет. Мимино улыбнулся и провернул ручку. Один оборот, другой… Парень вскрикнул и скорчился.

В революцию такие штучки называли магнето, в наши времена — генератор. Маленькая коробочка с ручкой и двумя проводами, у которых оголены концы. Если их закрепить на человеческом теле и провернуть ручку… Боль адская… Но суть не в этом. Пару оборотов рычага — и… Мужчина, конечно, выдержит, но любить женщин больше не сможет.

Мимино вошел во вкус. Он крутил ручку все ожесточеннее. Машинка жужжала. Парень забился в конвульсиях и закричал. Филин с Опариным бросились к эмбэшнику:

— Стой! Стой!

Сергей схватил таджикского чекиста за руку, но тот остановился раньше на какие-то доли секунды. Парень перестал дергаться, но продолжал часто и тяжело дышать.

— Еще хочешь? — спокойно спросил Мимино.

Террорист отрицательно махнул головой. На глазах появились слезы. «Может, эмбэшники ошиблись, — мелькнуло у Филина в голове, — или специально взяли совершенно посторонних?» В этом случае можно было объяснить, почему люди Мимино открыли огонь. На мертвых легче повесить преступления.

— Вчера ты стрелял в людей из машины? — мягко спросил Мимино.

Парень всхлипнул, отрицательно покачал головой. Его глаза смотрели в пол.

— А кто?

— Екуб, — прошептал террорист.

Все расслабились. Есть! «Канарейка» запела.

— Где спрятали оружие?

— Отдали Хуршеду.

Задержанный уткнулся носом в пол и заплакал. Но таджикские чекисты не дали ему долго отдыхать. Его подхватили под руки, подняли и посадили на стул. Преступник заговорил — рассказал о банде почти все.

Эти парни прошли обучение в лагерях подготовки террористов в Афганистане. Экзамены принимал лично Бен Ладен. Оружие дома не хранили. Для этого был назначен специальный человек — Хуршед. Перед операцией он привозил «стволы» и раздавал исполнителям. После теракта забирал.

Допрос длился несколько часов. Затем парня отвели в камеру и привели следующего.

Кстати, именно эта группа расстреляла машину в ущелье Гивич. («Кто там говорил про миротворцев?» — напомнил Опарину Филин.)

Но в Ветрова и Захарчонка стреляли не они…

* * *

Неизвестного проводили до вокзала. Врач посадил его в плацкартный вагон поезда Екатеринбург — Москва. Попросил проводника повнимательней следить за паци… простите, за пассажиром.

— А он не буйный? — с опаской поинтересовался проводник.

— Нет, он не больной, у него ретроградная амнезия неясного генеза.

— Что-о?

— Потеря памяти, — врач понял свою оплошность: надо говорить проще.

— Все равно должен быть сопровождающий…

Как объяснить, что и так с трудом выбили деньги на дорогу одному? Куда уж там расходы на сопровождающего! Бухгалтерия удавилась бы, а командировочные не дала.

Неизвестному написали адрес Государственного центра социальной и судебной психиатрии имени Сербского. Нарисовали схему, как проехать. Дали сторублевку: на чай и белье в поезде. Наказали, чтобы денег и на метро в Москве оставил.

В плацкарте Неизвестному было тесно. Ему не нравилась сутолока и открытость: разные люди ходили по проходу туда-сюда. Их взгляды скользили (вольно или невольно) по сторонам и пассажирам. Оттого было неуютно. («Ехать в плацкартном вагоне — все равно что жить в прихожей», — заметил человек.) А еще его доставали назойливые попытки соседей по купе заговорить с ним: кто такой, как живет. Преследовал запах холодных куриц и вареной картошки. («В психушке было лучше», — думал Неизвестный.)

Вонь поезда сидела у него в печенках. («Значит, я все-таки Филин», — отметил человек.) Но утром, когда он набирал воду в титане, стакан с кипятком выскользнул из его рук. Плеснуло прямо на кожу. Его обожгло!

Больно! Дико больно!

И никакого запаха… А это значило, что…

— Я не Филин, я не Филин!!! — Человек забился в истерике. Боль и разочарование наложились одно на другое. И нервы не выдержали.

— Что с ним? Что с ним? — стали удивленно перешептываться пассажиры.

— Из психушки человек едет, — объяснил проводник, — говорил я врачу: нельзя его одного сажать… Что за бардак! Что теперь с этим психом делать? На ближайшей станции ссадим его.

Пассажиры стали испуганно сторониться Неизвестного…

* * *

На больничной койке Ветров вдруг обнаружил, что его больше не волнуют вещи, которые раньше он считал самыми главными и важными: водка, девочки, рок-н-ролл. Сейчас его душа нуждалась в тишине и спокойствии. Он бродил по тенистым аллеям госпиталя. Подолгу стоял на мосточке, переброшенном через пруд. Смотрел, как носятся у поверхности стайки мальков. Вновь переживал тот момент, когда уходил. И как потом возвращался.

Умирать — это оказалось на удивление легко. А вот возвращаться было трудно и больно. Будто вновь заковали в оковы. Никакого тоннеля и света в конце он, конечно, не видел. Но и клинической смерти у него не было. Просто он засыпал. Да так сладко, что не хотел просыпаться…

Его откачали. И теперь изрезанное скальпелями, исколотое лекарствами тело ныло и распухало.

По вечерам он писал в тетрадке свою повесть «Призрачные бриги». Правил уже написанное. Вспоминать же про Таджикистан как-то не хотелось…