Книга Фараон - Карин Эссекс

Лицо Брута было исполнено ужаса, кустистые брови встопорщились, а искривленный рот превратился в зияющую дыру. Цезарь увидел замешательство Брута и улыбнулся ему. Это словно подтолкнуло Брута, как если бы отец посмеялся над угрозой, исходящей от сына. Брут вскрикнул, и Цезарь почувствовал сильный удар в живот, проникший глубже всех предыдущих.

Цезарь задохнулся от боли; у него вырвался хриплый возглас, но никто не обратил на это внимания. Его окружали люди, которых он знал всю жизнь, — и сейчас он был среди них совершенно одинок.

Цезарь увидел сноп солнечных лучей, прорвавшихся сквозь тучи и образовавших пылающий крест. Свет ширился, заливая все вокруг, и вскоре Цезарь уже не видел ничего, кроме этого света. Он больше не слышал даже собственных криков, хотя и сознавал, что тело его терзает мучительная боль и что голос, все еще зовущий на помощь, — его собственный. Он не мог отвести взгляда от этого света, от белизны, равной которой он не видел никогда. Она была ярче даже белоснежных шапок, покрывающих вершины Италийских гор, а по краям отливала золотом.

И из этого сияния вдруг появилась она. В блистающем ореоле она казалась прекрасной, как никогда прежде. Теперь она была огромной, выше Цезаря, выше любого смертного, и свечение окружало ее, как будто было частью ее существа. Она приблизилась к Цезарю, неся этот свет с собой, словно бы купаясь в нем.

«Тебе нравится мой небесный свет?» — спросила она его, улыбаясь. В ней были и переменчивая красота, дарованная ему великой Фортуной, и безопасная гавань всей его жизни.

Он знал, что сейчас она не играет с ним, как это случалось в прошлом. Она наконец-то готова навеки воссоединиться с ним в безупречном, божественном союзе. «Пойдем со мной, — казалось, говорила ее улыбка. — Займи же, наконец, свое место среди нас».

Цезарь оглянулся на свое тело, все еще корчащееся под ударами сенаторов, и сделал свой последний сознательный выбор, касающийся того «я», которое он оставлял на земле. Последнее, что совершил Гай Юлий Цезарь, диктатор Рима, — он прикрыл свое тело плащом и позволил врагам прикончить себя, поскольку это был единственный способ избавиться от боли и вступить в ту радость, которую она предлагала.

«Готов ли ты навеки присоединиться к своим собратьям, богам?» — спросила она.

Вот оно, окончательное доказательство. Цезарь был счастлив: наконец-то он убедился, что прав, что он и вправду бог, происходящий от богини. Они сомневались в нем, но, как обычно, он посмеялся над ними.

— Так значит, я был прав? — спросил он.

— О да! — объяснила она. — Не только ты — бог, но и все смертные — боги, скрытые под личиной бренности, отлученные от своего божественного наследия, от своей истинной сущности.

Вот что она открыла ему ныне: Цезарь был одним из тех редких людей, которые не позабыли о связи со своей божественной сущностью и на земле жили как боги.

Цезарь стоял вместе с богиней у входа в зал; отсюда ему было видно, как Антоний все еще пытается отделаться от Альбина. По крайней мере, этот сын остался ему верен. Октавиан получит деньги Цезаря, а Антоний — его власть, и все будет так, как должно. Богиня тут же прочла мысли Цезаря. «Это всего лишь одна из возможностей в мире бесконечного количества возможностей», — сказала она и расколола небо, обнажив перед ним множество слоев возможностей, относящихся к будущему, в котором ему уже не оставалось места. С благоговейным трепетом смотрел он на все возможные варианты той драмы, которую покидал, и у него появилось новое зрение, какого никогда не было в земной его жизни. Он видел, как изменялась история, когда ее персонажи принимали те или иные решения, как их жизни сворачивали в то или иное русло, как каждый их поступок воздействовал на них самих и все вокруг них.

— Вот видишь, великий Цезарь, — сказала она, — таков способ, которым смертные сохраняют божественную силу в каждом совершаемом ими земном выборе.

— Но это парадокс, — отозвался он. — Человеческие существа властвуют над всем и в то же время ни над чем.

— Да, — согласилась она, и на ее прекрасном лице появилась улыбка, радостная и застенчивая. — Это так просто.

Внимание Цезаря вновь переключилось на текущий момент, что казался теперь нескладным наростом на прямой стреле земного времени — времени, которое ему вскорости предстояло навеки оставить. Он понял, что присоединяется к вечности, становится частью самой ее идеи, что теперь он по-настоящему достигнет бессмертия, которое тщетно искал на земле.

Статуя Помпея, наблюдавшая за убийством с постамента, без малейшей жалости взирала сверху вниз на окровавленное тело Цезаря. Окружающие диктатора люди продолжали, словно обезумев, наносить удары по лежащему, и их белые тоги были забрызганы кровью. Они боялись остановиться, поскольку тогда им пришлось бы взглянуть в лицо последствиям своего деяния. Словно марионетки в руках у хозяина, позабывшего, зачем ему все это нужно, убийцы продолжали кромсать безжизненное тело.

— Это все неважно — ведь верно? — сказал он, поворачиваясь к ней и чувствуя, как последние отголоски печали тают в ее сиянии.

И она согласилась:

— Да, Цезарь, все это растворяется в эфире. Пойдем! На другой стороне нас дожидаются те, кому давно уже не терпится увидеть тебя.

— Юлия? — с надеждой спросил он.

— О да, Юлия. И многие другие. Тебя ждет триумфальное шествие, равного которому ты еще не знал. Но на этот раз победа сладка и неоспорима, а никаких врагов нет. Один лишь почет.

Он почувствовал легкость и головокружение, и его безвозвратно повлекло прочь от всего того, что он знал.

А затем что-то снова рвануло его обратно, к миру телесному. И внезапно он увидел в доме Марка Лепида, где Цезарь обедал лишь накануне, Клеопатру, стоящую на балконе и смотрящую на тот же самый странный крест, сотканный из света. На лице ее застыл страх. Он слышал, как его убийцы выскочили на улицу, выкрикивая: «Свобода! Свобода!»

Клеопатра услыхала их крики, и он знал: в этот самый миг она поняла, что произошло в Сенате. Как ему хотелось поддержать ее, сказать, что он безмерно любит ее и что все земное меркнет в сиянии небес!

— Но ведь мы — она и я — еще не все закончили, — попытался возразить он, надеясь, что богиня позволит ему попрощаться с женщиной, которую он покидал на произвол ее собственной судьбы.

— О нет, дорогой, уже все. Впереди теперь другие дела.

Цезарь вздохнул и позволил образу Клеопатры ускользнуть, а богиня тем временем мягко взяла его за руку и повела домой.

Клеопатра почувствовала, как холод вполз в ее тело, замораживая кровь. Она глубоко вздохнула и попыталась успокоиться, но поневоле содрогнулась, а выражение беспокойства на лице сменилось паническим страхом. Ее окутал запах Цезаря — легкий аромат эвкалиптового масла, которым слуга по утрам натирал ему плечи и руки, и более глубинный, его собственный запах, проступающий из-под аромата масла. Клеопатра раскрыла объятия, надеясь, что какая-то его часть придет к ней, поддержит ее, заберет с ним. Но объятия ее остались пусты. На какой-то краткий миг она ощутила присутствие Цезаря, столь же явственное, как то, которое она множество ночей ощущала в своей постели. Это был он — в том не могло быть никаких сомнений, — но мгновение спустя он исчез, оставив ее в одиночку противостоять будущему, будущему, в котором уже не было его.