Книга Незаконная планета - Исай Лукодьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Надя…
Она волновалась, не знала, как начать. Опять меня охватило предчувствие, как тогда при видеоразговоре, и я спросила:
— Что-то случилось? С отцом?
— Да.
Она быстро заговорила о том, что отец со своей группой спроектировал новый ракетный двигатель, получивший очень высокую оценку на испытаниях. Я это знала. Но то, что мама сообщила потом…
— Вбил себе в голову, что должен непременно сам проверить двигатель в длительном полете. Никогда не вспоминал, что был когда-то бортинженером, а теперь твердит, что хочет лететь. Вдруг заявил, что намерен добиваться участия в Третьей Плутоновой.
— Отец хочет лететь на Плутон?! — Я была поражена.
— Я умоляла, требовала. Он сказал, что это только неясные планы… Но, по-моему, он уже связался с кем-то в Космофлоте, ведет переговоры. Понимаешь, решается вопрос о классе корабля, и если утвердят класс «Л», на котором устанавливаются эти новые двигатели…
— Постой, мамочка. Отца никак не могут взять в полет — по возрасту и неподготовленности.
— Конечно! Но ты не представляешь, как он упрям! Говорит, что ему достаточно пройти тренировочный курс. Что в Космофлоте особое отношение к семье Заостровцевых… Мне кажется, на него влияет Морозов, ведь его утвердили начальником экспедиции.
— Вряд ли, — усомнилась я. — Не думаю, чтобы Морозов…
— Ах, не знаю, не знаю! Вдруг в них просыпаются мальчишки, и тогда никакого сладу… Надя, я просто потеряла голову. — Мама подошла, схватила меня за руку. — Ты должна мне помочь. Ты ведь знаешь, какая у отца повышенная чувствительность к энергетическим воздействиям. Для него долгий полет, тем более к этой ужасной планете, станет губительным! Этого нельзя допустить!
— Нельзя, — кивнула я.
— Значит, ты поможешь мне удержать отца? От безумного шага?
Ее руки, которыми она стискивала мою, были горячими. Под дверью скреблись и ныли близняшки — они жаждали общения со мной. Мама прикрикнула на них и снова спросила:
— Значит, поможешь? Отец с тобой очень считается, Надюша. Поговори с ним, ты умеешь.
— Хорошо, — сказала я.
И потом, когда близняшки потащили меня в детскую и я принялась рисовать верблюда в Лизин альбом и кавказского пленника в Галин, оглушаемая их трескотней, — я все думала об отце, о неожиданном его решении. Я знала его добрым, меланхоличным, замкнутым. Он казался всегда готовым со всеми согласиться. Ни единого шагу в жизни не сделал без маминого ведома, без маминого согласия. Мне бывало по-детски — по-глупому! — обидно, что отец какой-то незаметный, что нельзя похвастать его силой или знаменитостью…
Галя, выпучив глаза и громко дыша, четыре раза подтянулась на шведской стенке, а Лиза крутила на себе обруч, они показывали все, что умели, без утайки, и ревниво воспринимали мои похвалы.
— А я умею лучше! — кричала то одна, то другая.
Толстенькие, шумные, они были переполнены энергией доверху, по самые банты.
Близняшки тянули меня танцевать, но что-то не хотелось. Я села к пианино и заиграла «Половецкие пляски», и это было как раз то, что нужно моим дорогим сестричкам. Они затопотали, завизжали — дело пошло.
Вдруг я услышала:
— О, Заостровцевы — в полном сборе!
Обернулась и увидела отца. Честное слово, я не сразу его узнала — таким помолодевшим он мне показался.
Отец, широко улыбаясь, пошел ко мне, я кинулась к нему, мы обнялись. И в голосе его звучали незнакомые мне бодрые нотки:
— Рад, рад. Давно не видел. Похорошела! — И — близняшкам, прыгавшим вокруг нас: — Угомонитесь, стрекозы!
Мы сели. Отец стал расспрашивать, что и как у меня, и о Лавровском, конечно. А когда я упомянула, что опыт был не остановлен вовремя, отец покивал, наморщив лоб, и сказал:
— Понятно. Вовремя останавливаются те, кто идут вторыми. А первые действуют на ощупь…
— А что нового у тебя? — спросила я.
— У меня все в порядке, — ответил он и встал. — Я зверски голоден. Пойдем поможем маме накрыть на стол.
Идя за ним на кухню, я подумала, что поторопилась, обещав маме отговорить отца от опасной затеи. Он был новый, распрямившийся, что-то для себя решивший. Ну, а раз так…
Разве не сказала мама, что человек волен распоряжаться своей жизнью?
Заостровцев сидел в каюте Роджера Чейса, второго пилота, за шахматной доской. Партия подходила к концу, эндшпиль был равный, но он ясно видел: если удастся за три хода перевести коня на d6, то Чейс не сможет защитить пешки и проиграет партию. Только Заостровцев взялся за коня, как раздался толчок — это к кораблю пристыковалась десантная лодка. Заостровцев поставил коня на место и взглянул на противника:
— Предлагаю ничью.
Чейс провел ладонью по бритому черепу со шрамом над левым виском, прохрипел:
— Давайте доиграем.
— Там опять что-то случилось с роботом, — сказал Заостровцев, — пойду посмотрю, чем можно помочь. Так ничья?
— Ладно.
В кольцевом коридоре Заостровцев встретил Баркли и Короткова, только что вернувшихся с Плутона. Баркли подмигнул ему и бросил на ходу:
— Ми прилетел с хорошим новость.
— С какой? — спросил Заостровцев, остановившись.
— Потом, потом, — сказал Коротков у двери своей каюты. — За обедом расскажу.
В грузовом отсеке восьмерка роботов, неуклюже маневрируя в невесомости, подскакивая и опускаясь, разбирала кабели, становилась на зарядку. Девятый робот стоял или, точнее, висел неподвижно. Грегори Станко кивнул вошедшему в отсек Заостровцеву, развел руками и закатил глаза, показывая таким образом, что робот приказал долго жить. Драммонд разжал тонкие губы:
— Прекратите паясничать, Станко.
Они были в белых десантных скафандрах со знаком экспедиции в синем круге на груди PL—3. Только шлемы откинули.
— Так что случилось, Драммонд? — спросил Заостровцев, подплыв к геологу и глядя на «бездыханного» робота.
— Что случилось? — Драммонд обратил к Заостровцеву сухое лицо с голубыми холодными глазами. — А то и случилось, что здесь невозможно работать. Они разрядили блок загрузки памяти.
Это было худо. И непонятно.
Вот что было непонятно. С первого же дня высадки Баркли и Коротков работали в районе тау-станции, в самой, что называется, гуще аборигенов. Контакта пока не получалось, но и помех им никаких не чинили. Плутоняне будто не замечали землян, хотя не заметить их белые скафандры и яркие цветные кинофильмы было, конечно, невозможно. Но когда высадился Драммонд с группой самоходных автоматов, он сразу ощутил пристальное внимание плутонян. Высадился он на местности, перспективной по данным предыдущих фотосъемок, — это было пустынное, иссеченное трещинами плато километрах в двадцати к югу от тау-станции. Автоматы, рассыпавшись цепью, начали выполнять программу. Программа была обычного исследовательского типа — измерения температуры, радиации, магнитного поля и прочих параметров, но с одним существенным отличием: она не предусматривала взятия проб. Планета, при всей видимой пустынности, была населенной. Нечеловеческий облик аборигенов, их очевидная некоммуникабельность отнюдь не заслоняли того факта, что тут существует разумная жизнь. И следовательно, исключались любые присвоения, в том числе и пробы грунта, которые могли быть расценены чужим разумом как посягательство на собственность. Вот почему бурение, взятие кернов вообще не планировалось. В программу входило глубинное интроскопирование: в грунт посылались сигналы, по-разному отражаемые разными породами на разных глубинах. Запись отраженных сигналов автоматически передавалась на пульт управления, оборудованный в специальном вездеходе.
