Книга Тайная книга Данте - Франческо Фьоретти

Почему-то люди увлеклись этим сочинением… В чем же причина? Неужто их вдохновила мысль о Божественной справедливости, о том, что добро восторжествует над злом? Насчет этого никаких сомнений быть не может: все мы смертны, так что предоставьте сильным вершить судьбу этого мира и готовьтесь тихонько к переходу в мир иной… Но ведь в поэме Данте есть и другое, куда более опасное утверждение: якобы эта Божественная справедливость может вершиться здесь и сейчас, на земле… Медленно и незаметно она делает свое дело и определяет историю человечества… И когда-нибудь праведники, которые сегодня кажутся побежденными, воспрянут и свершится возмездие, пусть даже мы, живущие ныне, этого и не увидим. Ненависть погибнет вместе с теми, кто ее посеял, любовь же останется…

— Я умру, и все, что я нажил, исчезнет, а его Комедия останется…

Моне перекосило от гнева: «Все это ложь! Люди, оглянитесь вокруг: кем творится история? Кто предопределил судьбу этого глупца, кто отправил его в изгнание, кто решил, что ему пора умереть? Господь Бог или я?» Однако потом он неожиданно успокоился и попросил прощения за свои грешные мысли. «Нет, не я велел убить его, это было лишь досадное недоразумение, но такова была воля Твоя, Господи, не я убийца его! Ты, Господь Всемогущий, Ты решил, что он не закончит эту поэму, но все обернулось именно так, как я того страстно желал… И если Данте не закончил свой труд, на то была воля Твоя. Видно, Тебе тоже пришлась не по душе эта Комедия… У нас с Тобой схожие вкусы, Господи…»

Он поблагодарил Даниеля за хорошую работу и выдал ему несколько золотых слитков. «Меня будут вспоминать как человека богатого и щедрого. Но кто? Кто вспомнит обо мне? Франческа, моя дочь, — дочь Беатриче? Я слишком плохо с нею обошелся. Я отказался от нее, не пришел даже на свадьбу. Я всю жизнь винил ее в смерти любимой жены, ведь это она своим рождением убила дорогую Биче… Бесчисленные дети от второй жены, которые постоянно дерутся из-за наследства? Или внебрачные чада от многочисленных корыстных любовниц? Нет. Я закажу себе такую гробницу, которая сможет обессмертить мое имя. Потребую поставить ее во францисканской церкви, приглашу маэстро Джотто, и тогда обо мне будет помнить каждый, кто узрит это чудо. Per omnia saecula hominum — покуда жив человек».

Даниель пришпорил коня и поскакал назад, на загородную виллу Бонтуры. Он мчался во весь опор. Наконец-то с делами покончено. Впереди заслуженный отдых, хорошие деньги и красивые женщины… Забыться… Его работа не так-то проста: приходится разорять целые семьи и даже убивать, порой становится жаль этих людишек. Но особенно задумываться все же не стоит, работа есть работа… Его мысли вернулись к Бернару. Он убил его, как убил бы любого другого, но если копнуть поглубже, то причины этого убийства оказывались куда загадочнее и весомее. Учитывая, что оба исполнителя дела мертвы, старый дурак никогда не смог бы узнать правду. Однако при виде Бернара Даниель чувствовал безотчетную глухую злобу, образ этого человека не покидал его, раздражая все больше и больше, но почему? Ответа не было. Может быть, он не мог вынести этот восторженный взгляд, эту собачью преданность, глаза, полные ожидания…

Даниель помнил, как, вернувшись в Европу, он отчетливо осознал, сколь ложны те идеалы, к которым он так привык с раннего детства. Память сохранила чувство дикой ярости, которая охватила рыцаря, когда он наконец-то во всем разобрался. Однажды он сказал себе: хватит, пора идти вперед, надо забыть прошлое, оставить позади нелепые ошибки юности. Жизнь — это лишь странная хворь, разросшаяся в пустоте бессмысленно огромной Вселенной. В ней есть сильные, которые управляют слабыми, вот и весь секрет. А героизм — это удел глупцов, которые готовы отдать жизнь в бою против несуществующего врага, созданного их же начальниками, чтобы делать деньги и наживаться на смерти таких храбрецов. «Уж лучше быть в стане сильных и самому получать барыши, — подумал он, — воспользоваться тем, что можешь получить, потому что после смерти тебе уже ничего не будет нужно…» Очень может быть, что, убив Бернара, он разделался и с собой прежним, избавился от старых ран, которые все еще кровоточили. По крайней мере, он предпринял такую попытку: кто знает, удалось ли ему убить самого себя?

Добравшись до места, он передал лошадь прислуге и направился в комнату Эстер. Она все еще лежала на кровати, свернувшись клубком, и отдыхала с дороги.

— Раздевайся!

С этими словами он снял плащ и вытащил меч, положив все на стол недалеко от окна.

Эстер прекрасно знала, как вести себя с этим человеком: его нужно было раззадорить, разжечь. Она поползла по кровати, словно крадущаяся кошка, и, добравшись до нужного места, медленно принялась за работу. В силу своего опыта, она уже давно привыкла к запаху конского пота.

— А-а! — сдавленно простонал Даниель. Это был скорее стон муки, чем наслаждения.

Поначалу она даже обиделась, но когда подняла голову, то увидела, что из груди Даниеля торчит его собственный кинжал, а из раны льется теплая кровь. Дан был мертв.

Терино, повернув к ней изуродованное лицо, с ненавистью вырвал кинжал.

— Не суди меня строго, я всегда любил тебя! — сказал он.

Потом он приставил кинжал к собственному горлу и четким движением перерезал его.

Эстер мгновенно оделась и стала рыться в сумке Даниеля. Найдя золотые слитки, она, перепрятав их в надежное место, быстро спустилась по лестнице в комнату слуг.

— Скорее! — закричала она. — У меня в комнате море крови, поднимайтесь наверх с ведрами, губками и мылом!

Потом она бросилась назад, служанка с полным ведром едва поспевала за ней.

— Живее, живее!

Потом показались и другие слуги, они взяли оба тела и сбросили их в ров, что окружал виллу. Эстер была потрясена. Вид крови вызывал у нее ужас. Бонтура отпустил ее, чтобы она пришла в себя, поэтому вечер она провела с детьми. Взамен синьор потребовал к себе самую молодую из прибывших женщин.

«Бедный Дан, старый ты пес, — подумал он, — я всегда буду помнить тебя как…»

Но в голову ничего не приходило, и через минуту он уже забыл о нем.

VIII

16 сентября 1327 г.

В конце концов, д'Асколи умер вполне достойно. Его сожгли заживо между Порта-а-Пинти и Порта-алла-Кроче. Он задыхался от дыма — казалось, вот-вот богу душу отдаст, — тем временем пламя жадно пожирало его сочинения у подножия столба и быстро подбиралось к одеждам. Последний жест этого человека поразил всех присутствующих: привязанный к столбу, пылающий, словно факел, он уже превращался в огромную извивающуюся головешку, когда между спазмами удушья что есть силы закричал: «Я это написал, я этому учил, я в это верю!»

Мессеру Моне, наряду с другими именитыми гражданами Флоренции, пришлось присутствовать при этом зрелище, хотя он с куда большим удовольствием провел бы это время у себя дома. Ему совершенно не нравилось, что один из его людей оказался еретиком; в наше время следовало быть осторожнее! Брал бы пример со своего благодетеля! Ему уже однажды удалось вырвать Чекко из рук болонской инквизиции и рекомендовать ко двору Карла Калабрийского, а тот отправил его во Флоренцию вместе с другими врачами из своей свиты. По крайней мере, Чекко принял смерть достойно, чем спас свое имя и отдал должное своему покровителю. На этот раз спасти его не удалось. Подкуп священников стал обходиться слишком дорого, кроме того, в этом не было особого смысла, ведь теперь процессы против ученых велись повсюду, ересь была заразна и распространялась, точно чума. Моне охватило чувство подавленности, от которого замерло дыхание: острая боль в паху, порывистый ветер, которой поднимал дым и запах горелой плоти прямо на балкон, где они восседали… все это было слишком удручающе.