Книга Та самая Татьяна - Анна и Сергей Литвиновы

– Так это устроили вы?

Аврамов грубо захохотал.

– Поэтому будьте осторожны, Онегин, будьте осторожны!

– Вы – подлец.

– Я ведь уже говорил вам: вызова от меня вы не дождетесь.

– Но кроме суда чести – и Божьего суда – есть, милостивый государь, еще один суд – мирской. У нас пока еще в державе существуют и полиция, и суд. И они будут извещены, что Ленского убили вы.

– Каким образом вы – а также полиция и суд, – хозяин усмешливо изогнул бровь, – собираетесь, хотелось бы знать, доказать это?

– Доказательства имеются, – молвил гость и достал из жилетного кармана свинцовый комочек. – Эта пуля, к примеру, вынута лекарем из тела бедного Ленского. Ею был убит он. На ней – его кровь. И она выпущена не из дуэльного пистолета. Ею стреляли из ружья.

Лицо Аврамова дрогнуло.

– Кто вам сказал?

– Это следует из той винтовой нарезки, которая сохранилась на пуле – достаточно только посмотреть на нее через увеличительное стекло. У дуэльных пистолетов подобной нарезки не бывает. Больше того: именно этою пулей, от которой пал Ленский, били из вашего ружья. Из оружия, принадлежащего вам.

– С чего вы решили, милейший?

– Новейшая метода сыска, любезный. Вам надобно знать, как убийце: каждый ствол любого оружия оставляет совершенно особенный след на тех пулях, которые из него вылетают. Нету двух одинаковых стволов, двух равных ружей. Как всякий человек имеет свою индивидуальную физиономию, которую не спутать с другой, так и любое оружие неповторимо. Парижская полиция под руководством Видока уже стала проводить подобные изыскания и благодаря им изобличать преступников[20]. На наше счастье, капитан-исправник нашего уезда поклонник новизны. В присутствии ваших людей он произвел обыск в вашем имении и обнаружил ружье. Исправник изъял его, а потом, в присутствии свидетелей, сделал опыт: несколько раз из него выстрелил. Затем он собрал пули и изучил их под увеличительным стеклом, а затем и под микроскопом. Проба удалась исключительно. Все пули сохранили одинаковые бороздки и следы. В том числе точно такой же оказалась и эта пуля, что была вынута из трупа Ленского. Сие неопровержимо доказывает: юного поэта убили не из пистолета – из ружья. Вашего штуцера, милостивый государь!

И вот только тут Аврамов смертельно побледнел.

Онегин, как сказывали мне потом, блефовал – качество, которому он в совершенстве научился в ходе бесчисленных партий в фараон. Не было, как мы знаем, посмертного вскрытия тела Ленского. Пулю, которой был убит поэт, он вынул из дерева на месте дуэли. И не был замешан в дело никакой капитан-исправник. Не изымал он никакого ружья из О-ского имения Аврамова. Не проверял вылетавшие из него пули. Нет, не было у Евгения доказательств, что смертоносный снаряд вылетел из штуцера, принадлежавшего именно новому хозяину Красногорья, а не кому-то другому. Но блеф Е.О. – как чуть позже выяснилось, смертельно опасный – в конце концов подействовал на его противника. И тот вскричал: «Егорка!»

В мановение ока ситуация переменилась. Из боковой двери выскочил человек с ружьем наперевес. Он нацелил его на Евгения и, улыбаясь, проговорил:

– Не двигайся, барин! Застрелю.

Онегин оглянулся и увидел, что то был не кто иной, как старый его знакомый Егорка Скотинин, который уже пытался один раз убить его вместе с двумя своими приспешниками – в день, когда Евгений выехал из своего имения в город К***.

– Ах, и ты здесь, мерзавец! – с улыбкой молвил он мужику.

Аврамов в тот же миг вынул из ящика заряженный пистолет и тоже направил его на Евгения.

– Финита ла комедия! – сказал он.

– Потрудитесь объяснить, сударь, – холодно осведомился Онегин, – что означают ваши выходки?

– Вы и впрямь слишком многое узнали. Но недаром же сказано в Писании, что многие знания – многие печали. Вот и ваше знание, милостивый государь, вскоре обернется печалью – в виде преждевременной вашей смерти. Нет, пожалуй, я не буду ждать ни случайных разбойников, ни вдруг понесшей лошади, ни наемного бретера. Вы станете жертвой лихих людей – прямо здесь, в Петербурге. Они застрелят вас где-то на улицах столицы и после кинут ваш труп в Неву. Не правда ли, Егорка?

– Истинно так, ваше сиятельство, – ухмыльнулся мужик.

– Не слишком ли тяжкий груз вы берете на себя, милостивый государь? – осведомился Евгений.

– Ничего, сдюжу. Моя совесть уже выдержала убийство одного моего соседа. Примирится и с другим.

– Коль скоро вы упомянули об убийстве Ленского… – Онегин принял самый философический вид. – Я потратил столько усилий (и времени), чтобы понять, что на самом деле произошло. И теперь, напоследок… – Он сделал вид, что полностью примирился с происходящим и тем, что печальная участь его решена. – Я, похоже, целиком нахожусь в вашей власти. Не сделаете ли вы мне милость? Не расскажете ли на прощание – все равно уж я никому не успею поведать, и никто больше не узнает, – как вы все-таки убили Ленского? Прав ли я в своих догадках?

– О, вам интересны подробности! – засмеялся Аврамов. – Поистине, пытливый ум! Да вы ж, наверно, и сами многое узнали. Настоящий из вас, сударь, шпик получился.

Евгений сделал оскорбленный жест, и Егорка угрожающе протянул:

– Тихо, барин, тихо.

– Но, впрочем, – продолжал его хозяин, – я никуда не спешу сегодня. А ведь похвастаться своими достижениями порой очень хочется – да жаль бывает, некому. Поэтому вам повезло, сударь. Я расскажу вам, что происходило в нашем уезде в январе двадцать первого года на самом деле…

Тут надо пояснить, что в день, когда происходила встреча Онегина и Аврамова на квартире последнего, стояла прекрасная середина лета. Был тот редкий петербургский денек, когда вовсю сверкало солнце. Однако, по русскому обыкновению, окна кабинета Аврамова были плотно затворены – но шторы раздернуты. Сквозь них солнце освещало прямоугольными пятнами все бывшее в комнате. С Невского проспекта доносился отдаленный шум пролетавших экипажей, а снизу, с Мойки, – плеск весел и крики разносчика.

Аврамов начал свой рассказ.

– Я прихожусь Владимиру Ленскому родным дядей. Какая обида, не правда ли? Какой симметричный ответ! Ваш дядюшка, Онегин, оставил свое состояние вам, племяннику. Мне же – напротив, племянник помог, Ленский. Итак, по порядку. Его мать Елена Ленская, в девичестве Аврамова, доводилась мне сестрой. Близких отношений между мною с ней никогда не было. Шестнадцати лет я поступил на службу в Петербург. Она рано вышла замуж за старшего Ленского (которого я, впрочем, никогда не видел) и погрязла в усадебном быте и воспитании своего единственного сына Володечки. Моя гвардейская жизнь в столице, вблизи двора, требовала огромных расходов. С каждым годом я проживал больше, чем мог себе позволить. Родители наши с Еленой разделили перед смертью свои владения и капиталы поровну между мной и ею. Я, к громадному моему сожалению, промотал свои поместья и деньги очень быстро. Одно мое имение оказалось продано, затем другое… Третье заложено… Однажды я даже обратился к Елене с просьбой о финансовой помощи – однако ее супруг отказал мне, причем в резкой форме. На том наши отношения совершенно прекратились. И вот я, наконец, узнал, что она, а вскорости вслед за ней ее муж отправились к праотцам. Должен заметить, что Ленский-старший был рачительным хозяином и, как я понимаю, ему удалось не только не растранжирить, но и умножить то приданое, что принесла ему моя сестрица. Единственным наследником их немалого состояния оказался недоросль Владимир Ленский, обучавшийся в ту пору в Германии наукам. Вот, господин Онегин, какова жизненная несправедливость! Юнец, для которого главное в жизни стихи и отвлеченные науки – а деньги и владения не составляют никакой ценности, получает все. А я, задыхающийся без средств – издерживать которые стало для меня за годы жизни столь же естественно, как рыбе плавать в воде, – не получаю ничего! Да-с, тогда я решил исправить эту вопиющую несправедливость. Узнав, что Владимир Ленский вернулся из Германии в свои имения, которые только по странной гримасе Провидения стали его (а не моими!), я взял на службе отпуск по семейным обстоятельствам и отправился в те же края, в ваш О-ский уезд. В моей собственности там еще оставалась деревенька – разумеется, заложенная в опекунский совет.