Книга Подлодки адмирала Макарова - Анатолий Матвиенко

Старые турецкие береговые форты на обоих берегах обновились. У русских громадное число трофейных турецких орудий и снарядов. Над западными фортами сутками висят чудные воздушные пузыри, что-то в море высматривают.

До поры до времени пушки в фортах молчали, не глядя на беспокойность русских. Местным жителям передавалась их тревога, звучащая в непонятном славянском слове — война!

Тишина исчезла, как развеянный бризом туман, когда 20 марта наблюдатель на аэростате увидел скопище дымов на горизонте, схватил телектрофон Меуччи[15]и закричал: «Идут!» Световыми вспышками и по телеграфным проводам новость в минуту растеклась по губернии. Застучали телеграфные ключи, из Дании пришла та же грозная новость: в проливы вошел британский флот. К английскому ультиматуму о начале войны, ставящему в вину России нарушение Парижского договора 1855 года, присоединилась Австро-Венгрия, тоже в чем-то обвинившая русских и начавшая наступление в направлении Варшавы, явно намереваясь отсечь кусок бывшего Польского королевства. Война из объявленной превратилась в действительную.

Три русские лодки несли службу у западного побережья Галлиполи. Не надо думать, что у рубочных лееров в напряжении застыли вахтенные, до рези в очах разглядывая горизонт. Нет, со стен форта и воздушных шаров видно не в пример дальше. Длина полуострова около пятидесяти миль, полдюжины удобных мест для десанта. Потому лодки в спокойную погоду стояли вдоль берега, посещаемые разъездным пароходом. Экипажи ели-спали на «железе», ругая неопределенность и жизненные кондиции.

Мигание сигнальных огней сказало: ожидание кончилось. Враг на пути к форту «Иван Калита», что в заливе Анзак. Кто служил, тот знает — известие о грядущей битве, пусть опасной, несет странное облегчение после бесплодного ожидания.

Ланге вспомнил старый разговор с Бергом в бытность капитанства Александра Маврикиевича на «Катране»: торопись звезд набрать, неизвестно, когда новая война. Не заставила себя ждать, подлая. Враг гораздо сильнее, турецким опытом умудрен.

Конвой ближе к нему, вторым поспеет Лещенко на «Терпуге», «Кракену» добежать бы к шапочному разбору. Не оставь, Господи, своей милостью. Острый нос заслуженной субмарины с серебристыми буквами «Катранъ» повернул на север, за кормой поднялся бурун.

О надводных кораблях любят говорить: режет волну. О подлодках — нет. Она живет в пучине моря, сживается с ним, привыкает к его переменчивому норову. Больше времени потаенная хищница проводит всплывши, в походе, на стоянке у пирса или бочки, однако подводное скольжение есть ее суть, ради которого натруженные и умелые руки придали сотням тонн металла вытянутую рыбью форму. В глубине лодка ничего не режет и не рубит, подвижная в подвижном.[16]Там она — своя. Насилие применит, когда всплывет, хотя бы под перископ.

Поэтические красивости о море и кораблях подводники любят писать, но только на суше. Перед боем и в бою — некогда, а в затянувшемся походе гудящее вокруг «железо» навевает раздражение, а то и стеснение, когда узкие проходы и отсеки словно начинают сжиматься, сдавливать, плющить, и никуда не скрыться, не спрыгнуть на ходу, как с поезда. Куда ты денешься с подводной лодки?

— Докладываю, господа, жопа-с в трех милях к весту. От дымов горизонт черен, — Ланге каждому из офицеров дал заглянуть в перископ, чтобы ощутили разницу. Побоища, как с турками, в духе «лиса в курятнике» более не предвидится. — Топить их придется с ходу. Они начнут сбрасывать обороты вблизи побережья, там шестнадцатидюймовая береговая артиллерия, нам бы самим под нее не попасть.

Акустик, как нынче по-иностранному обозвали слухачей, доложил о множественных шумах. На тяжкое кряхтение броненосных винтов накладывались голоса мелких и оттого опасных канонерок и легких крейсеров.

— С севера должен поспевать Лещенко. Стало быть, забираем левее и запускаем хлеб-соль калибром четырнадцать дюймов. Машинное, глушить топку! Убрать духовую трубу! К погружению стоять! Погружение на перископную! Средний вперед!

— Не услышат нас на среднем, ваше благородие? Может, на малый? — предложил старпом, наслышанный про акустические посты на иностранных кораблях.

— Не верю. В таком-то грохоте они урчание в своем чреве не учуют.

Подлодка кралась навстречу конвою, выбирая место засады. Скорость отряда кораблей не выше темпа самого медленного, итого семь-восемь узлов. Из-под воды жертву не догнать, поэтому нужно правильно стать у нее на пути. А еще пропустить над головой охранение.

— Господа, какой красавец идет лидером. Спать не буду от того, что его пропустим, — пожаловался на жизнь капитан.

Новейший двухтрубный броненосец «Девастейшн» опрометчиво выставил вперед таранный форштевень. Рангоута под парусное вооружение больше нет, мощные орудия не в нелепых казематах, а в поворотных башнях. Британские адмиралы по старинке держали впереди колонны флагман, не прикрытый малоценной мелочью от торпедной атаки, об опасности которой наслышаны все. Надо полагать, адмирал демонстрировал храбрость. Но трогать его нельзя, начинать пристало с транспортных пароходов, пока они не разгружены.

— Акустический пост, внимание! Сейчас погрузимся на шестьдесят пять футов, пропуская эскорт. Не провороньте, когда всплывать на транспорты.

Поскрипывая от сжатия, лодка пробирается под килями конвоя. Насколько успел рассмотреть Ланге, мелкие вооруженные корабли не только впереди, но и по бокам окружают. Выходит, надо всплыть среди вражеских судов, в дикой толчее. Только на акустиков надежда, иначе удар рубкой о днище — и прощай, родная.

Рыскнув несколько раз вправо-влево, «Катран» нашел, наконец, место, где слухач готов был поклясться, что малые винты по бокам, тяжелые ушли за корму.

— Курс так держать. Всплываем на перископную. Приготовиться к торпедной атаке!

Лодка мелко задрожала. Внутри торпед взвыли маховики, наполнив отсеки тревожным гулом.

Теперь самое главное и опасное, никогда и никем не пробованное. Субмарина начинает атаку, находясь не на пути у врага, а прямо посреди его строя. Хрупкая железная скорлупа, одного удара форштевнем достаточно, чтобы она погрузилась навсегда. Ее экипаж это знает, сознает беспримерный риск, но обуздывает страх, упивается собственной дерзостью и отчаянно лезет в толкучку, где любое случайное касание чужого корпуса станет, скорее всего, началом быстрого и мучительного конца.

— Поднять перископ! Право руля десять! Первая, пли! Убрать перископ! Лево руля пять! Штурман, засечь прохождение одного кабельтова.

Ланге сыпал командами, вслушиваясь в доклады об их исполнении. Сейчас только точность, которую он вбивал в экипаж, может спасти их и погубить австро-английских туристов.

— Полный вперед!