Книга Наемники смерти - Антон Кравин

Тарас Петрович снова утыкается в документы, а она не знает, куда себя деть. Вопросы ей неприятны – она совсем не помнит себя до десяти лет, шок от потери родителей.

Где она жила раньше, до детского дома? В другом интернате, так написано в личном деле, Марина много раз читала его. Почему ничего не осталось в памяти, почему десять лет из восемнадцати вычеркнуты из ее жизни? Психолог говорил, так бывает. Говорил, детская психика имеет свои причуды. Сейчас Марина полностью нормальна, и провалов в памяти больше не бывает.

Она – здоровая молодая девушка. Хотя у Марины есть странности: она не терпит физического контакта, и потому ее личная жизнь не заладилась. Она шарахается от мужчин, она даже ни с кем не целовалась – как только Марина чувствует прикосновение чужих рук, у нее начинается истерика.

Но жизни это почти не мешает. Она полноценна. Она почти счастлива.

Тарас Петрович насвистывает под нос, а она ждет.

«Поедешь со мной, – говорит Тарас Петрович, – ты, Мариночка, одарена от природы, богато одарена. Дадим тебе шанс сделать карьеру».

Марина верит ему. Астрахан, желчный, циничный Астрахан – никогда не приставал к ней, не делал ей ничего плохого. По лаборатории ходят слухи о его похождениях, судачат, что профессор глубоко одинок и несчастен, – жена его спилась и пошла по рукам, единственный сын, анархист и отщепенец, с отцом в постоянной ссоре.

Марине Александровне Завьяловой двадцать лет. Она – лаборант, работает с Тарасом Петровичем Астраханом. Учится на биофаке заочно…

– Марина? Да что с тобой? – голос врывается в воспоминания из реального мира.

Но ей не нужен сейчас реальный мир, пусть Данила уйдет, подожди, пожалуйста, не мешай вспоминать!

Она не понимает, что с ней происходит, ей страшно, и весь мир – Данила, Кондрат, Гена, Доцент – все уплывает. Марина сгибается, упершись лбом в пыльный пол. Ноет порезанная рука, пальцы скребут половицы, и вот, наконец, правда вламывается в ее сознание.

Марине Александровне Завьяловой двадцать пять лет. Она – кандидат наук…

Но тогда она не могла быть шестилетней двенадцать лет назад!

Каких наук? Каких же наук она кандидат?! Обман, это все просто один злой обман!

На самом деле Марине восемнадцать. Она не кандидат наук, не ученый, все это – ложь, наведенная галлюцинация, гипноз! Скорчившись на полу лаборатории, где она провела несколько лет с того дня, когда шестилетней вернулась из Глуби, Марина рыдает. Данила держит ее за плечи, требует объяснить, рассказать, но она не может. Мамино лицо стоит перед ее глазами.

* * *

Марина оттолкнула его. Данила поднялся, отряхнул руки от белой бетонной пыли, мелкой и вездесущей, переглянулся с Доцентом и Геной. Настороженный Кондрат дежурил у двери и не обращал внимания на бабскую истерику. Гена неуверенно пожал плечами:

– Мощно ее вштырило, бро. Не пойму только, с чего. Тетрадку какую-то увидела…

– А поймешь – сразу МАСу сообщишь? Молчи уж, Иуда. Доцент, а ты хоть что-то понимаешь?

Данила поднял с пола дневник и протянул Прянину. Тот смущенно улыбнулся:

– К моему великому сожалению, я – этнограф, никогда не имел дела ни с медициной, ни с биологией вне необходимых для выживания рамок. Школьная программа и немного сверх. Однако позволю себе заметить, мне кажется, что наша спутница была объектом какого-то эксперимента, проводившегося в стенах этого НИИ.

Момент кивнул: ага, похоже на то. Данила покосился на бывшего (или все-таки настоящего?) друга без доверия. Убивать Гену он больше не собирался, и тот об этом знал. Но доверия – полного и безграничного – между ними уже быть не могло. И еще Данила чувствовал Глубь. И Гена чувствовал. Близкое сердце Сектора искажало чувства, делало эмоции яркими, на грани истерики, заставляло людей нервничать и кидаться друг на друга.

Вон Марину как прибило. И ведь ничем не поможешь. Астрахан попробовал еще раз, снова опустился в пыль, приобнял ее. Марина вывернулась, закричала:

– Не трогай, не трогай меня!

Она внешне изменилась за эти несколько минут. Дело не в распухших искусанных губах и покрасневших от слез глазах – Марина стала другой. Мимика, выражение лица – все будто принадлежало другому человеку. Данила осторожно поднял руки ладонями вперед: так успокаивают недоверчивых собак.

– Тихо, тихо. Это я. Посмотри на меня. Ну! Ты меня знаешь. Я тебя ни разу, кажется, не обидел. И не предал ни разу, так? Что случилось? Мне нужно знать.

– На искажение не похоже, – встрял Момент, плюхаясь на пол возле Данилы, – это ее просто вштырило.

– Да замолкни ты! Марина, а ну посмотри на меня. Ты меня видишь?

Она отползла, забилась в угол и обхватила себя руками. Она дрожала – зубы клацали в тишине покинутой лаборатории. Наконец взгляд Марины сфокусировался на Даниле, девушка длинно всхлипнула. Астрахан молча смотрел на нее. За его спиной Прянин листал дневник и приговаривал себе под нос.

– Да, – выговорила Марина. – Я тебя вижу. Извини.

– Что случилось? Что ты там прочитала?

– Данила… Прости, я не могу. Вот так, при всех не могу сказать…

– Мы разве «все», сестренка?! – возмутился Момент. – Ты с нами уже столько прошла, давай колись!

– Заткнись уже! – шикнул на него Астрахан. – Марина, мы с тобой отойдем в сторону, тогда ты все расскажешь? Если не можешь при других.

Она запрокинула голову, вцепилась в волосы, глубоко вдохнула.

– Нет, я скажу, хорошо. Сейчас. В общем… Я не ученый. Мне не двадцать пять лет. Мне восемнадцать.

– Кто б сомневался, – хмыкнул Момент и получил от Данилы удар кулаком в плечо. – Да ладно, ладно, молчу.

Марина продолжала:

– Я единственная, кто выжил в Глуби. Когда возник Сектор, мы с родителями были на острове Могилевский. В тот самый день, час, понимаете? Родители погибли, а я нет. Жила потом в этом НИИ. И знала, куда Лев Иванович спрятал дневник наблюдений. Он при мне его прятал, когда НИИ эвакуировали. Потом меня исследовали и ставили опыты…

* * *

Когда Марина закончила рассказ, все молчали. «А я с ней спал, – некстати вспомнил Данила, – блин, я ж с ней спал. А она хоть и не хамелеон, но непонятно, человек ли. Значит, ее исследовали? Ребенка несколько лет продержали в лаборатории? А потом, когда связь с Сектором порвалась, у нее отшибло память… Почему? Какими связями они были соединены? И почему теперь Марина решила, что она – ученый, кто ей такое внушил?»

– Мариночка, – Доцент часто моргал под стеклами очков, – а вы не помните, этот профессор, Астрахан, насколько я понимаю, отец нашего дорогого Данилы Тарасовича, куда он вас отвел тогда? Почему вдруг вы решили, что были ученой? И возраст, почему решили, что другой?..

– Не знаю. Не помню.