Книга Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865 - Джеймс М. Макферсон

рабство отомрет спустя какое-то время, если мы всего лишь вернемся к политике наших отцов»[385].

В любом случае, вопросы «совершенного общественного и политического равенства… к которым судья Дуглас пытался свести наш спор… являются ложными», — подытожил Линкольн в заключительном раунде дебатов. Самым насущным вопросом является этика и будущее рабства. «Вот вопрос, который не исчезнет в нашей стране после того, как жалкие ораторы вроде судьи Дугласа и меня умолкнут. Это вечная борьба между двумя началами, добром и злом, идущая повсюду… от сотворения мира… Первое — это общее право всего человечества, а второе — божественное право королей… Не важно, в каком виде предстает перед нами эта тирания: монарх, севший на шею своим подданным и живущий за счет их труда, или определенная раса людей, считающих это основанием для порабощения другой расы»[386].

В глазах истории (или, по крайней мере, большинства историков) Линкольн «выиграл» дебаты. Сложнее дело обстояло с избирателями Иллинойса в 1858 году. В масштабах всего штата кандидаты в легислатуру от республиканцев и демократов набрали практически равное число голосов — 125 тысяч за каждую партию[387]. Демократы победили в 51 из 54 южных округов, а республиканцы — в 42 из 48 северных. Вследствие того, что состав легислатуры в 1850-е годы еще не был изменен в пользу быстрорастущих северных округов, а также того, что в сенате штата превосходство сохранялось за демократами, Демократическая партия получила большинство в новой легислатуре в 54 члена против 46 и избрала в Сенат Дугласа. Для «Маленького гиганта» кампания прошла триумфально. Он подтвердил свое положение лидера северного крыла Демократической партии и ее основного кандидата на грядущих президентских выборах. Для Линкольна же поражение открывало путь к победе. Он закончил по меньшей мере вничью сражение со знаменитым Дугласом, более четко, чем раньше, провел водораздел между республиканцами и северными демократами, а также в национальном масштабе заявил о себе как о выразителе республиканских идей[388].

Демократы также победили в пяти из девяти избирательных округов по выборам в Конгресс — одно из немногих светлых пятен на карте Севера для этой партии в 1858 году. Практически во всех остальных штатах демократы потерпели почти такое же фиаско, как и в 1854 году. В новом составе Палаты представителей число северных демократов должно было сократиться с 53 до 32. В четырех штатах Нижнего Севера, где в 1856 году победил Бьюкенен (Пенсильвания, Индиана, Иллинойс и Нью-Джерси), два года спустя баланс сместился в сторону республиканцев. Сейчас от этих штатов в Конгресс было отправлено 16 демократов и 34 республиканца, тогда как в 1856 году — 29 демократов и 21 республиканец. Доля голосующих за республиканцев в этих штатах подскочила с 35 % в 1856 году (когда на арене еще была Американская партия) до 52 % в 1858-м. Вечером в день выборов Бьюкенен пригласил нескольких друзей в Белый дом на ужин. На фоне поступавших из Пенсильвании телеграмм с обескураживающими новостями «мы хорошо провели время, — писал на следующий день президент, — в числе прочего смеясь над нашим сокрушительным поражением. Оно настолько оглушительно, что выглядит абсурдным»[389].

Лекомптонская конституция и дело Дреда Скотта принесли республиканцам немало выгод. Который раз «победа» рабовладельческих сил спровоцировала обратную реакцию, усилившую их смертельных врагов с Севера. Другие события также лили воду на мельницу республиканцев. Исчезновение Американской партии из политической жизни Севера побудило многих нативистов присоединиться к республиканцам, так как они продолжали рассматривать демократов как прокатолическую партию. В промышленных районах тарифная политика демократов и последовавшая за Паникой 1857 года депрессия усилили протестные настроения избирателей. Республиканцы также получили немало пользы от упорной оппозиции южан закону о гомстедах и от помощи федерального правительства в строительстве трансконтинентальной железной дороги.

III

Десятилетие экономического роста и процветания[390] закончилось сотрясением 1857–1858 годов. Паника 1857 года имела как внешние, так и внутренние причины. Крымская война 1854–1856 годов отрезала европейские рынки от русского зерна. Экспорт американских товаров неуклонно рос, чтобы удовлетворить спрос. Это привело к всплеску спекуляции на западных землях. Десятилетний рост всех экономических показателей также спровоцировал и быстрое увеличение стоимости акций и облигаций. С 1848 по 1856 год количество банков выросло наполовину, удвоились их капиталы, займы и вклады. Километраж железных дорог и их капитализация в 1850–1857 годах утроились. Ткацкие фабрики, литейное производство и заводы работали на полную мощность, чтобы утолить ненасытные аппетиты заказчиков. Золотые прииски Калифорнии продолжали вбрасывать в экономику страны миллионы долларов ежемесячно. Однако к 1856 году пессимисты уже могли разглядеть трещины в этой монолитной экономической структуре. Большая часть капитала, вкладываемого в американские железные дороги, страховые компании и банки, шла из Европы, преимущественно из Англии. Крымская война плюс одновременно начавшаяся британская и французская колонизация Дальнего Востока опустошили банковские хранилища в этих странах. Это привело к повышению процентной ставки в этих странах в два и даже в три раза, побудив европейских инвесторов продавать низкодоходные ценные бумаги Соединенных Штатов, чтобы сделать вложения у себя на родине. Последующее падение цен на некоторые американские акции и облигации в 1856–1857 годах в свою очередь вызвало сокращение доходов американских банков — держателей этих бумаг. Тем временем британские банки повышали соотношение резервов к обязательствам, побуждая некоторых американских коллег делать то же самое, а рост массы нереализованных товаров послужил причиной временного закрытия нескольких американских ткацких фабрик[391].

К лету 1857 года сочетание спекулятивной лихорадки в одних отраслях экономики с предвестниками спада в других породило атмосферу мрачных предчувствий. «Чем еще это все может кончиться, как не общим коллапсом, подобным 1837 году? — задавался вопросом финансовый обозреватель New York Herald. — Те же предварительные симптомы, что и в 1835–1836 годах, наблюдаются и сейчас, но выглядят уже в десять раз серьезнее… рынок бумаг раздут до крайней степени, идет борьба за западные территории и земельные участки в больших и малых городах, миллионы долларов, заработанных или одолженных, тратятся на шикарные особняки и их безвкусную обстановку… Нет ни малейших сомнений в том, что на коммерческом горизонте собирается буря»[392].

Беда, которую ждут, обычно приходит, поэтому любое локальное финансовое потрясение грозило обернуться настоящим крахом. 24 августа такое потрясение случилось: нью-йоркское отделение инвестиционной компании из Огайо приостановило выплаты, так как его кассир сбежал с кассой. Кризис доверия, начавшийся в результате этого события, оказал ощутимое влияние на экономику. Между финансовыми рынками большинства регионов страны уже существовала связь с помощью телеграфа. Внедрение непрерывной связи и быстрота реакции финансовых рынков привели к тому, что слух, зародившийся в одном месте, тут