Книга Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

открывалась необозримая картина виленской старины. Лабиринт узких улочек, едва просматривался сквозь разливанное море кровель красной черепицы, изредка прорезаемой зеленью бульваров и церковных скверов. А вдали, у речной глади, на вздыбленном холме, называемом горой Гедемина, упиралась в небо одинокая башня. Уцелев среди останков взорванного замка, вежа напоминала о давнем, еще большем величии города. Немым упреком к людской справедливости взывали фрагменты порушенных крепостных стен, заросший травой барбакан, да и теперь уже застроенные пустыри на месте снесенных величавых городских ворот. Татарские, Виленские, Троцкие, громоздкие Рудницкие, Медницкие, Субочские, Спасские и Бернардинские — брамы и по сей день хранятся в памяти местных жителей, назвавших прилегавшие округи их именами.

Единственно сохранившимися остались только Острые ворота (Ostra Brama по-польски, Острая брама по-белорусски, Аstrius vartus по-литовски). В недавно появившихся литовских печатных листках эти ворота стали называть Ausros Vartai (дословно «Ворота Зари»), что по сути бессмысленно, поскольку проход обращен не на восток. Вероятно, это глупая ошибка еврейского переводчика, или намеренное искажение в духе начавшихся сепаратистских брожений немногочисленных в городе литовцев. Иногда въезд называли Медницким (Медининкским), тут начинался путь к лежащему в руинах, в тридцати верстах от города, Медининкскому замку. Но главной ценностью ворот, — истинным сокровищем являлась установленная внутри чудотворная Остробрамская икона Божией Матери, почитаемая всеми виленскими христианскими конфессиями.

Дядюшка снял жилье на третьего этаже (по факту, бельэтаже) недавно отстроенного четырехэтажного элитного дома на пересечении Александровского бульвара и Тамбовской улицы. Квартира шестикомнатная, с высоченными потолками, арочными окнами, с шикарным угловым эркером, кроме того имелись две ванные каморки и паровое отопление. Альберту досталась спаленка с окном на внутренний двор, где росли еще чахлые, молоденькие деревца.

Густав Брандт, уже давно сделал Вильну запасной русской резиденцией, плацдармом с которого коммерсант хотел опять вернуть былое могущество. Он уже решил стать предпринимателем именно в России, — стране с неисчерпаемым людским и сырьевым потенциалом, дешевой рабочей силой и щадящими предпринимательство законами. Дядя Густав имел тесные и плодотворные отношения не только с немецкой колонией, но и с российскими, и польскими промышленниками, а также с вороватым, падким на взятки губернским чиновничеством. Кстати, Густав сносно научился говорить по-русски, и с первых же дней целенаправленно взялся обучать Альберта этому могучему языку.

А уж лучшего гида по старой сказочной Вильне не сыскать. В первые, начальные дни по переезду из Пруссии, Брандт показал им с матерью красоты прежде чужого города. Маршруты приезжих начинались у ворот лютеранского кладбища на Закретной и далее углублялись в старинные, замшелые средневековые кварталы. Бродить в тесных улочках, вдоль ветхих строений, перемежаемых доминантами многочисленных костелов, было одно удовольствие, даже для двенадцатилетнего мальчишки. Ребенка окружала таинственная атмосфера давно ушедших эпох и слоеный пирог культур племен и народов: русских, поляков, литвинов, евреев-литваков, татар, и впервые услышанной народности — караимов. И еще, что важно, именно с названий окрестных улиц началось знакомство Альберта с географией Великой восточной империи: Архангельская, Новгородская, Суздальская, Оренбургская, Киевская, Полтавская, Смоленская… Да что перечислять — здесь весь российский Атлас.

Незабываемо впечатлил Альберта рассказ двоюродного деда о тайнах собора Святого Духа доминиканского монастыря. В подземных криптах костела размещен стародавний некрополь, если проникнуть в тот оссуарий, то взору предстанут сотни черепов и груды почерневших костных останков. И еще, в толщу стен подвальных помещений «Псы Господни» заживо замуровывали закореневших еретиков и необратимых к вере грешников. Вот, как говорят, «тихий ужас» и поле необузданных фантазий для незрелого детского ума…

Но безумно и навсегда Альберта поразил внутренний ансамбль этого удивительного храма. Уже вход с улицы Доминикану необычен и таинственно настораживал. Кованые врата, с пышным гербовым картушем сверху, ведут в мрачный коридор, похожий на подземелье, подобное лазу в преисподнюю. Пройдя в полутьме, попадаете в нартекс собора… Скользнув внутрь, в лучах неземного света, восхищенно остановитесь, пораженные роскошью изысканных интерьеров корабля и нефов костела, созданных гением Гофера и Глаубица. Да, что там… — блеск позолоты окладов настенных полотен, лощеная полировка скамей с генуфлекториями, изящная барочная роспись стен и плафонов поднебесных сводов… Прежде всего, взор обратится на восхитительные многофигурные композиции центрального алтаря Пресвятой Троицы. А далее насладится красотой примыкающих к нему алтарей: в южной части Иисуса Христа и Святого Доминика, в северной Ченстоховской Божией матери и Святого Фомы Аквинского. Описать великолепие которых попросту не хватит слов, — точное подобие небесных врат, входу в райские кущи. И уж потом, осилив пережитый восторг, зритель рассматривал другие искусно сделанные алтари у пилонов и в боковых нефах. Которые на память и не перечислить: и Ангела Хранителя, и Бичевания Христа, и Святых: Фаддея, Анны, Антония, Марии Магдалены, Иосифа, Варвары и других почитаемых небесных покровителей. Глянцевые мраморные изваяния напоминают бессмертные творения Джованни Бернини, копиями которых Альберт позже любовался в музее Кайзера Фридриха, залах Мюнхенской пинакотеки и иных знаменитых германских собраний.

Бесподобен, изощренно величественен интерьер костела, — роскошное барокко, даже рокайль, не только зачаровывает, а подавляет неземной, потусторонней красотой. Куда там протестантским кирхам до величия барочного ансамбля доминиканского собора Святого духа!

В Вильне Альберт прожил два года. Мальчика определили на учебу в частную немецкую гимназию, по правде сказать, скорее вымученную копию еврейского хедера. Учителя, да и ученики в большинстве ашкеназы, из семей ушлых германских переселенцев, иммигрировавших в Россию ради большего заработка. Сама атмосфера, царящая в школе, да и качество преподавания донельзя угнетала мальчишку, и со временем он по протестному настрою вконец забросил учение. Шатался по городу с таким же прогульщиками, подружился с отчаянными русскими ребятами, гимназистами из двух русских виленских гимназий: классической и реальной. Сверстникам было любопытно общаться друг с другом, сошлись два мира — прагматичный, осторожный Запад и беспечный, уверенный в неизменной силе Восток. О чем только приятели не говорили, даже о вещах и делах вовсе не детского ума, да и не было запретных тем… И собственно тогда Альберт осознал, что на земле существуют только два великих и равнозначных по заложенной природе и вселенской миссии народа — русские и немцы.

Помимо штудий деда Густава и уроков русской словесности в гимназии, мальчик легко научился просторечному, живому русскому языку. Натура артистическая, паренек перенял также и своевольные повадки русских товарищей, бесшабашную удаль и нелюбовь к сюсюкающим, блаженным интеллигентам. Мальчик из буржуазной немецкой семьи в совершенстве владел непотребным русским арго, проще говоря, площадным матом. Одетый для уличных похождений крайне непритязательно Альберт не отличался от новых товарищей, барчука воспринимали как своего парня, даже прозвище дали чисто русское, кондовое. Не по возрасту рослого, по характеру прямого и смелого, Альберта нарекли Быней — от слова