Книга Расцвет и упадок цивилизации (сборник) - Александр Александрович Любищев

обязательно сочетаются) с отрицательными.

Человеческий мозг, может быть, является не столько хранителем памяти, но фильтром, тормозящим в пассивном состоянии то, что не нужно в повседневной жизни: здесь сходятся такие антагонисты, как Сеченов и Павлов, говорящие о тормозящем влиянии мозга, так и Бергсон[104], который в своей «Материи памяти» говорит о мозге не как о хранилище воспоминаний, а как о фильтре, подобно радиоприемнику, извлекающему из эфира то, что оказывается на определенной волне. А разрушение тормозного фактора вызывает появление многого забытого. Это отмечал и Ч. Дарвин в своих воспоминаниях детства, когда он ощущал наплыв огромного количества воспоминаний в те краткие мгновения, когда падал с обрыва. Дарвин правильно (и, как всегда, осторожно) указывает, что эти факты плохо согласуются с господствующими в физиологии представлениями.

Имеются и многочисленные факты, где травматические повреждения (даже такие, напр., как пуля, прошедшая между большими полушариями мозга) способствуют выявлению в человеке способностей, ранее не замечаемых. Есть рациональное зерно и в представлении (развиваемом, напр., Томасом Манном в романе «Доктор Фаустус»), где серьезные заболевания, вплоть до сифилиса, могут вызвать особый взрыв одаренности.

А отсюда ясно, что вряд ли можно говорить о наиболее одаренных и о наиболее бездарных представителях данного племени как о представителях «высшей» и «низшей» породы. Не исключена возможность, что, по крайней мере, некоторые формы идиотизма представляют собой лишь сильно заторможенную гениальность. Описаны формы идиотизма, характеризуемые феноменальной памятью.

Представление о том, что прогресс связан с накоплением значительного числа гетерозиготов, заключает в себе тревожный момент. Сильная гетерозиготия приводит к появлению не только плюс-, но и минус-вариантов. Не является ли это значительное число минус-вариантов слишком дорогой платой за прогресс? Вместе с тем наличие большого числа минус-вариантов приводит к появлению значительного числа неудачников, вызывающих к себе естественное сожаление. Нельзя отрицать того, что здесь имеется значительное число трудных проблем, но и можно привести доводы, ослабляющие трагичность ситуации.

Во-первых, как было уже указано, во многих случаях так называемые «минус-варианты» оказываются нередко потенциальными «плюс-вариантами», и прогресс медицины должен привести к актуализации скрытых потенций даже без прибегания к таким героическим средствам, как пробивание черепа пулей насквозь между полушариями головного мозга. Впрочем, практиковавшаяся довольно широко операция лоботомии вряд ли много уступает по героичности операции пробивания черепа.

Во-вторых, если даже признать, что далеко не все минус-варианты являются потенциальными плюс-вариантами, судьба их далеко не так трагична, как кажется на первый взгляд. Трагизм получается тогда, когда имеется несоответствие между честолюбием данного лица и его способностями, но такое несоответствие далеко не является правилом. Напротив, очень большое число умеренно одаренных лиц, или вовсе неодаренных, вполне довольны своей участью.

Такое свойство характера, как честолюбие, нередко приводит к крупному успеху совершенно недостойных лиц, успех которых объясняется настойчивостью и пронырливостью. Неудачи в этих случаях нередко приводят к преступлению. Но, с другой стороны, скорее удивительно наличие высокого процента людей, совершенно лишенных честолюбия. Пожалуй, это всего сильнее проявляется в том, что у нас в СССР нет того чрезмерного наплыва людей в науку, который можно было бы ожидать. Наука при удаче дает законную, почтенную славу. Всякий ученый знает, что занятие наукой составляет такую наполненность жизни и доставляет такое удовлетворение, которое трудно найти в других профессиях. И, наконец, наука, у нас в особенности, дает значительно лучшее материальное положение, чем другие, часто даже более важные для общества профессии. Огромный наплыв наблюдается в настоящее время, пожалуй, в таких профессиях, где слава кажется легко достижимой, а затраты труда незначительны, напр., у претенденток на звание кинозвезд.

В-третьих, наконец, человечество никогда не выйдет из общей схемы специализации, и здесь разумный, научно обоснованный выбор профессии может чрезвычайно сократить количество неудачников.

Идея Р. Фишера и других социал-дарвинистов о том, что социальная стратификация общества соответствует биологической, – и не верна, и не нова, и именно ее древность является одной из причин довольно широкого распространения подобных взглядов. Представление о большой ценности и о большом праве на власть потомков древних монархов широко распространено во все века (об этом ясно можно судить по Гомеру и античным трагикам). Признание широкого распространения этого мнения в народе и послужило основанием для бесчеловечного проекта декабриста Пестеля о поголовном истреблении всех членов царской фамилии, что и было в значительной мере осуществлено после Октябрьской революции, хотя последний царь вовсе не отличался выдающимися качествами. С другой стороны, если тот или иной представитель власти не имеет знатного происхождения, то он никакого страха не вызывает, и Хрущев после лишения власти был оставлен на свободе.

Это упорно сохраняющееся мнение основано на экстраполяции факта действительной наследственности одаренности в ряде случаев и на незнании основ современной генетики: закона расщепления. Даже если то или иное положительное свойство полностью обусловлено генетически, мы не вправе ожидать его (без направленного подбора пар и отбора) не только у всего потомства, но даже у большей его части. Странно, что Р. Фишер, защищая большую одаренность элиты, видимо, позабыл это положение, – при той высокой эрудиции в генетике, которой он, несомненно, обладал. Гораздо легче понять устойчивость этого положения (потомки выдающихся людей уже тем самым имеют право на власть) в общественном сознании. Это положение обеспечивает формальный принцип преемственности власти, которому подчиняется все население. Законный преемник власти не нуждается в незаконных методах ее захвата, а сила традиции мешает честолюбивому монарху расширить свою власть за пределы конституции.

История XIX и особенно XX веков показала, несколько неожиданно для убежденных республиканцев, как много извергов, деспотов, бездарностей и прочих отрицательных личностей ухитрялось добраться до вершины власти часто вполне легальным путем: Наполеон III, Сталин, Гитлер, Хрущев, Мао Цзе Дун, Энвер Ходжа, Абдель Насер, Фидель Кастро и проч. Казалось странным, что Норвегия, отделившись от Швеции, свободно избрала монархический образ правления и пригласила в короли датского принца. Близкая ей Финляндия тоже стремилась после освобождения установить у себя монархию. И, однако, приходится считаться с тем неопровержимым фактом, что наибольшая культура (в смысле уровня науки, искусств, бытового комфорта, свободы мысли, слова и печати, союзов и собраний, отсутствия ультрапатриотизма и проч.) характерна для северо-западного угла Европы, состоящего из шести монархий (Англия, Бельгия, Голландия, Норвегия, Швеция, Дания) и единственной республики Финляндии, которая тоже стремилась быть монархией. Приходится вспомнить старого Платона, который не считал демократию идеальным строем не потому, что он был противником настоящей демократии, а потому, что демократия его времени очень часто являлась почвой для самого отвратительного общественного порядка – тирании.

Нельзя отказать в рациональном зерне даже только что разобранному мнению, но это рациональное зерно не