Книга Две королевы - Александр Дюма

Послу пришлось уйти, но в какой ярости! И разумеется, именно королева оказалась виновной в том, о чем она даже не подозревала! Нареканий на нее становилось все больше. В отличие от посла, г-жа де Суасон не поддавалась унынию.

— Не беспокойтесь, — сказала она графу, — я беру все на себя и через неделю стану распоряжаться при мадридском дворе не хуже короля.

— Но каким образом?..

— Это моя тайна, только не мешайте, господин граф. Положитесь на меня.

Госпожа де Суасон была искушена в интригах, и граф фон Мансфельд позволил ей делать то, что она задумала.

На следующий день королева получила письмо такого содержания:

«Ваше высочество!

В человеческой жизни наступает возраст, когда живешь только прошлым, особенно если это прошлое было прекрасным, а настоящее уныло. Я покинула Францию, став жертвой клеветы, потеряла всех своих друзей, с которыми могла бы вспоминать о прошлом. Я приехала в Испанию только для того, чтобы увидеть Вас, Ваше Величество, дочь великой принцессы, рядом с которой прошла моя молодость: она удостоила меня своей дружбы, и я, увы. видела, как она умирает! Незадолго до своей смерти Ваша матушка вручила мне одну вещь на хранение; эта вещь и теперь у меня, но передать ее я могу только Вам. Мне известна дочерняя преданность Вашего Величества, и я убеждена, что Ваше сердце, столь напоминающее сердце Вашей достославной матушки, с радостью примет это последнее свидетельство ее материнской заботы.

Умоляю Ваше Величество не воздвигать между нами преграду пустого этикета; я не притязаю ни на какие почести, мне они не нужны, и не хочу появляться при дворе; малая лестница для горничных — лучшая дорожка к дружбе, если Ваше Величество позволит употребить это слово. Моя семья обязана всем Вашему славному роду, мои дядя был самым преданным его слугой; признательность и верность диктуют мне необходимость броситься к Вашим ногам. Жду Ваших приказаний и сочту одним из прекраснейших в моей жизни тот миг, когда мне будет позволено предстать перед Вами, чтобы выразить Вам мое величайшее почтение.

Графиня Суасонская».

Прочитав письмо, Мария Луиза почувствовала, что все ее предубеждения рассеялись. К ней обращались от имени ее матери, к тому же графиня была несчастна и, возможно, оклеветана. Подозрений Мадам при французском дворе не избежал никто, она ведь не любила французов. В том, кто не был немцем, она не видела никаких достоинств. С особой неприязнью Мадам относилась к женщинам, уличенным в кокетстве, и главное — в кокетстве с королем. Графиня Суасонская была из их числа. Королева считала, что к людям надо проявлять снисходительность, и прежде всего к тем из них, кто страдал. Вместе с тем у нее будет возможность — а она так долго была лишена ее! — поговорить о Франции, о придворной жизни с женщиной, игравшей в ней немалую роль.

Поразмыслив как следует, королева в конце концов решила упросить короля, чтобы он разрешил ей принять графиню. У него больше не было повода для отказа, поскольку г-жа де Суасон была готова довольствоваться обществом частных лиц. И разве Мария Луиза не знала способа добиться от короля всего, что ей было угодно? Теперь, после того как королева-мать оставила двор, разве жена не стала главной привязанностью государя? Мария Луиза дала себе клятву, что сначала сделает только попытку уговорить его, а потом все же настоит на своем, и стоило ей увидеть мужа, как она стала осаждать его этой просьбой.

К величайшему своему удивлению, она обнаружила, что супруг совершенно не поддается ее уговорам и резко настроен против ее столь горячо выраженного желания. Король отказал ей наотрез и даже потребовал, чтобы она не обращалась к нему по этому поводу, поскольку он уже выразил свою волю, и бесповоротно. Но еще больше поразило королеву то, что Нада, обычно так жаждавший угодить своей повелительнице, всеми силами уговаривал ее отказаться от столь естественного намерения.

— И ты, Нада, вздумал мешать мне?

— О госпожа моя, о госпожа, если бы король удовлетворил вашу просьбу, я бы бросился к его ногам, умоляя, чтобы он не делал этого.

— Но в чем опасность, чем я рискую, принимая у себя графиню Суасонскую? Не явится же она сюда с целым арсеналом? Разве не заметят ее пистолетов, пушек и кинжалов? К тому же, разве я буду принимать ее наедине? Неужели не найдется никого, кто защитит меня?

— Помимо кинжала, есть и другое оружие, госпожа.

— Яд! Неужели вы боитесь, что она отравит меня? Так заприте двери в кухонные помещения, не позволяйте ей заходить туда. Не думаете ли вы, что, рассказывая мне о моей матери и передавая вещь, которую та отдала ей на хранение, графиня собирается убить меня?

— Госпожа Генриетта умерла после обеда, не так ли, госпожа?

— Нала, Нада, ты злой пророк, вестник несчастья. Ты и вбил в голову короля эти бредовые страхи. Государь, прошу вас, не верьте ему. Какие глупости! Отравить меня, королеву! Зачем? Мне раз двадцать присылали письма с угрозами, но я и читать не стала эти дурацкие послания!

Королева более часа уговаривала Карла II, и он, после долгого сопротивления, сдался, поставив, однако, непременное условие, чтобы она ничего не пила и не ела, прежде чем он сам не пригубит поданное ей.

— О ваше величество! — воскликнул Нада. — Это ненадежное средство: у меня на родине могут отравить при помощи перчаток, благовоний и тысячами других способов; вы недостаточно защищены, королеву нельзя оставлять ни на минуту, разрешите хотя бы мне все время находиться при ней!

Мария Луиза была тронута преданностью бедного карлика, она позволила ему быть рядом, когда появится графиня, и не покидать ее, несмотря на присутствие короля. Нада поклялся, что глаз не спустит с г-жи де Суасон и при нем эта дама не прикоснется ни к одной вещи, принадлежащей королеве.

— Иначе я убью ее! — добавил он, взмахнув своей сабелькой.

Король рассмеялся, а королева почувствовала, что готова заплакать: она теперь была не слишком избалована участием!

Графиня Суасонская явилась на следующий день; она была уже немолода и, хотя никогда не отличалась красотой, обладала необыкновенной привлекательностью, что позволило ей в свое время иметь огромное число любовников. Она была высокая, худощавая, с черными глазами и смуглой кожей; во взгляде ее пылал затаенный огонь, подобный молнии, скрытой тучей. Ее плечи и руки не утратили красоты, и она намеренно обнажала их; она была умна и необычайной хитростью и остроумием очень напоминала своего брата, герцога Неверского. Но, в отличие от него, графиня умела вести себя и плести интриги, чего не хватало остальным Манчини. По натуре страстная, но не до такого безумия, как г-жа Колонна или г-жа Мазарини, она, подобно им, была склонна к авантюризму; наверное, поэтому жизнь всех этих племянниц кардинала не сравнима ни с какой другой.

Графиня вошла безо всякого смущения, вела себя с великолепной сдержанностью, не выказывая ни радости, ни робости; казалось, она находится во дворце Суасон в роли хозяйки и имеет все основания держаться на равных с любыми коронованными особами. Король и королева принимали ее в присутствии главной камеристки, герцога де Асторга и всех приближенных королевы; из свиты короля здесь находился только его главный мажордом. Нада в самом роскошном своем наряде стоял рядом с хозяйкой, а Ромул, как любимая собачонка, лежал у ног своего хозяина.