Книга Месопотамия - Сергей Викторович Жадан

голосом служащего нотариальной конторы сообщила, что если он в ближайшее время не кончит – придётся платить ещё, а поскольку платить ему нечем (и она прекрасно это понимает!), то она даже не знает, чем всё это закончится. Ну, сами знаете, как это обычно бывает. И тут можно было бы сказать, что он стал припоминать какие-то скрытые от чужих глаз, какие-то спрятанные и невысказанные видения и переживания, которые случились с ним в этой жизни, что разглядел в прозрачной неподвижности темноты, скажем, прекраснейшие женские лица, что вытащил из каморок прошлого самые трепетные мечты и ожидания, но нет, ничего подобного: механика женской нежности, неустанность интимного труда сделали своё сладкое дело, и не прошло и нескольких минут, как всё счастливо для всех присутствующих завершилось, без малейших финансовых осложнений, без неоплаченных долгов и невыполненных обещаний. Она вытирала его бумажными полотенцами, он смотрел на её туманный силуэт и вспоминал, как пальцы его нащупали тонкий, едва ощутимый шрам под её грудями, очевидно, после того, как она закачала себе под кожу весь этот пластилин, отчего груди её стали нежными и пружинистыми, вот только шрамы никуда не исчезли. И не исчезнут уже никогда.

Потом она какое-то время сидела с ним в полутёмной комнате, делая вид, что никто никуда не спешит, что к клиенту здесь относятся с уважением, что её интересует не только то, как он это делает (тем более, кого это могло интересовать?), но и чем он живёт, поэтому она попробовала с ним поговорить, рассказала о себе, сказала, что стопроцентная американка (велика радость, – подумал он), из порядочной семьи (оно и видно, – подумалось ему), что закончила нормальный колледж (лет тридцать назад), была замужем (за пидором каким-то, без сомнений), но так сложилось, что судьба забросила её сюда (не самый плохой для тебя вариант), и вот теперь она вынуждена заниматься этой не слишком благородной работой (так занимайся, хули ж ты), но она уверена, что всё станет на свои места (ну, это вряд ли) и она получит-таки высшее образование (разве что в Украине, мэм). А ваши женщины, – спросила она Боба, – они какие? Наши женщины, – ответил на её вопрос Боб, – имеют одно поразительное свойство: они беременеют без секса. Как это? – не поняла она. Да, – подтвердил Боб, – они беременеют, как цветы: ветром и солнечными лучами. Они используют для этого пчёл и мотыльков, они отдаются весной солнцу и лунному сиянию и несут свою беременность легко и радостно, будто новое знание, полученное в высшей школе. Ну а секс? – не поняла она. А секс, – объяснил Боб, – они воспринимают как наивысшее проявление своей любви, как самую тонкую грань своей привязанности, за которую так страшно переступить, но от которой так трудно отказаться. Они и вырастают ради того, чтобы любить, воспитываются ради этого, готовятся к великой поре любви и преданности, к щемящей зависимости от ожиданий и разлук. Мужчины тоже готовятся, зная, что им всю жизнь придётся иметь дело с женщинами, нежность которых неисчерпаема, а страсть – необузданна. Там, где я живу, – сказал он, – столько любви, что мужчинам нет смысла бросать своих женщин: всё равно, рано или поздно, они влюбятся в них снова. Кому нужны лишние движения?

– Послушай, – переспросила она, – а ты точно не на наркотиках?

У ворот, у выхода на освещённую улицу, его уже ждали. Был это огромный суринамец или, возможно, даже эфиоп – было темно, Боб вышел, и тот просто преградил ему дорогу. Ну что, малыш, – сказал, как только Боб попробовал его обойти, – ты же знаешь, что я по твою душу, не обойдёшь, не минуешь. Боб остановился. В темноте говорившего почти не было видно, казалось, будто пустота сливалась с пустотой и из пустоты говорила пустота. Давай, – сказал он Бобу, – выворачивай, что там у тебя в карманах. Знаю, что ты боксёр, но и я не такой простой, как тебе кажется. Бобу он простым как раз и не казался. Боб его вообще не видел, всего лишь слышал. Но уже по уверенности его голоса понял, что отступать ему некуда. И надеяться тут, в этой части света, среди этой черноты и пустоты, тоже не на кого. Понимал, что обманчивая судьба забросила его так далеко, что дальше уже ничего нет – мир обрывается и заканчивается, и начинается лишь его отсутствие. И что отсюда можно возвращаться лишь назад. Но для этого надо как-то поладить с суринамцем. В смысле – эфиопом. У меня ничего нет, – сказал он измученно, – ты же сам знаешь. Ничего я не знаю, – возразил ему чёрный, – давай, выворачивай карманы. Иначе здесь и останешься. И тогда Боб сказал ему так: хорошо, – сказал, – черт с тобой, у меня для тебя кое-что есть. И достал откуда-то из потайного внутреннего кармана шортов затасканный, потёртый, но еще довольно ароматный сверток, что-то, без сомнения, ценное, что-то заботливо и умело завернутое в жёлтую газету, напечатанную на потустороннем языке, на таком, какого тут никто не понимал, на каком здесь нельзя было ни с кем договориться и никому довериться.

«Смерть, – писал Боб непосредственно перед отлётом, сидя в терминале и ожидая посадку, – часто вводит нас в обман своим присутствием. Иногда мы воспринимаем её появление на свой счёт, хотя появление её не обязательно касается нас. Смерть присутствует в нашей жизни как любовь, как доверие или ностальгия. Она возникает из ниоткуда, она ходит своими тропами и не стоит даже мечтать о том, чтобы заставить её изменить выбранные ею маршруты. Остаётся разве что верить и надеяться. Остаётся любить и принимать жизнь такой, какой она есть. Невыносимо невероятной. Невероятно невыносимой».

Лука

В конце августа она снова позвонила.

– Слышал, что с Лукой? – спросила. – Рак горла. А он совсем не хочет лечиться.

– Слышал, слышал, – ответил я. – Ты для этого звонишь?

– Да. У него день рождения послезавтра. Он просил, чтобы все были. Думаю, хочет попрощаться. Ты поедешь?

– Если просил – ясно, что поеду. А ты?

– Я поэтому и звоню. Поедем вместе.

– Поедем, – сразу согласился я. – Ты на машине будешь?

– Да нет, я электричкой собиралась. Потому и прошу тебя поехать вместе.

– Правильно, – поддержал я её, – кто на день рождения ездит машиной. Никакого тебе алкоголя.

– Какой алкоголь, Матвей? – обиделась она. – Я на четвёртом месяце.

Она ждала меня возле касс. Длинные волосы, завязанные в крепкий узел – для надёжности, для безопасности, для удобства. Кроссовки, джинсовый комбинезон, тёплый свитер. Совсем незаметная беременность, серьёзное лицо. Стояло