Книга Призраки парка Эдем. Король бутлегеров, женщины, которые его преследовали, и убийство, которое потрясло Америку 1920-х - Карен Эбботт

того, как судебный пристав вырежет оттуда все упоминания о Римусе. В пятницу, последний день отбора присяжных, обе стороны были готовы опросить оставшихся кандидатов, чтобы выбрать дополнительного члена жюри.

Судья Шук вызвал человека по списку, Римус обратился к присяжному.

– Меня лишили адвокатской лицензии в Иллинойсе после обвинения в нарушении сухого закона, – начал он. – Этот факт настроит вас против меня, если я буду выступать как свидетель?

– Нет, сэр.

Баслер заявил протест. Судья Шук велел присяжным выйти из зала, чтобы обвинитель мог обосновать свои возражения. У них есть доказательства, сообщил Баслер, что Коллегия адвокатов Чикаго в течение десяти лет стремилась лишить Римуса лицензии, а обвинение стало лишь удобным предлогом.

– Я протестую, с вашего позволения, – возразил Римус.

– Ну, присяжных здесь нет, – сказал судья.

Римус вскинул вверх сжатый кулак – этот его жест стал уже привычным за минувшую неделю.

– О нет, ваша честь. Вы дадите мне шанс быть выслушанным? Здесь присутствуют журналисты. Каждое слово, изреченное обвинением и обвиняемым, облетает всю страну и весь цивилизованный мир, с вашего позволения.

– Насколько мне известно, этот вопрос не обсуждался в прессе, – раздраженно буркнул Шук и, повернувшись к Тафту, попросил обвинение пояснить смысл протеста. Тафт повторил утверждение Баслера, что комитет по рассмотрению жалоб годами пытался лишить Римуса лицензии.

Римусу эти слова, прозвучавшие во второй раз – из уст Тафта, – отчего-то показались невыносимым оскорблением, которое он не мог смягчить улыбкой, ироничным поклоном или саркастической репликой. Он начал постепенно наливаться кровью, от основания шеи краснота поползла выше, охватывая кадык, затем щеки и все лицо, заливая проплешину на макушке, и под конец вся его голова запунцовела, как роза в цвету.

– Отличное заявление со стороны сына председателя Верховного суда! – выкрикнул Римус, и его левая рука завертелась, как пропеллер, разворачивая массивную фигуру – к Тафту, к зрителям, к репортерам, к судье Шуку, вновь к Тафту. – Он знает, что человека обвиняют в убийстве, и делает подобные заявления исключительно для того, чтобы вызвать к нему предубеждение, неизбежное из-за присутствия здесь представителей прессы.

Упомянутые представители торопливо строчили в своих блокнотах, фиксируя каждую деталь выступления Римуса: “Лицо багровое, слова разят, как удар шпаги… Разъяренный Римус, по-прежнему неукротимый Римус…”

Рука Римуса крутится все быстрее, описывая все более широкие круги. Слезы струятся по лицу. Голос срывается на фальцет.

– Он знает, что ни в одном органе правосудия подобного рода заявления не будут приняты без доказательств. – Римус рывком обернулся, оказавшись лицом к лицу с Тафтом. – Обвиняемый имел удовольствие в свое время выступать перед главой Верховного суда. (Намек на Тафта-отца.) Но как же жалки побеги этого прославленного древа.

Римус вертелся на месте и размахивал руками. Слезы брызгали в стороны при каждом повороте головы, как летят веером капли пота у боксера после пропущенного сильного удара. Голос взмывал ввысь и ломался под напором его страсти.

– Пять сотен судей и членов Чикагской коллегии добровольно явятся сюда в качестве свидетелей.

Он двинулся к Тафту, вращая рукой, этот жест должен был продемонстрировать его грозную силу и намерения.

“В слепой ярости, – строчили репортеры, – он себя не контролирует, его могучая шея и грузное тело мелко дрожат…”

Их разделял только стол. Римус, как молотом, грохнул по нему кулаком.

– Парень! – проревел он. – Встреть я тебя в коридоре, прибил бы на месте.

Тафт сидел спокойно и неподвижно, с невозмутимым видом.

На ноги вскочил Баслер.

– Отвали отсюда – или я тебе врежу! – рявкнул он Римусу.

– Да что ты! – Римус подступил ближе. – Ты не лучше прочих. Лакал мою выпивку не пинтами, а бочками.

Несколько приставов протиснулись между противниками, создавая живой барьер.

– Мистер Римус, – вмешался судья Шук, – я уже дважды предупреждал вас. И предупреждаю вновь: если подобное повторится, я приму меры по недопущению вас к процессу в качестве собственного адвоката.

– Да, благодарю вас, ваша честь, – уступил Римус и обернулся к столу для прессы: – Ну как? – И смахнул пот со лба. – Я произвел впечатление?

* * *

После одобрения кандидатуры дополнительного присяжного жюри приступило к исполнению официальных обязанностей: загрузилось в автобус с целью посетить два пункта, имеющих отношение к делу, – особняк Римуса и Эдем-парк. Репортеры увязались следом, образовав колонну из седанов и пикапов, которая направилась в верхнюю часть города. Припарковались вдоль Эрмоза-авеню, черные чугунные ворота главного входа в особняк Римуса оказались открытыми. Огромные залы пугали своей пустотой, ничем не напоминая о радостном прошлом.

Зато они наткнулись на Мари Римус, мать обвиняемого, крошечную седую женщину, которая на ломаном английском пригласила гостей последовать за ней.

– Я нужна сейчас мистеру Римусу, – сказала она, ни разу не назвав своего сына Джорджем. Она показала визитерам зал для карточных игр, бальный зал, столовую, спальню “мистера Римуса” (одинокая кровать, на стене фотография сына с матерью), повела за двери с вынутыми из них стеклами витражей, в бильярдную, где единственным предметом остался бильярдный стол красного дерева.

– Слишком тяжелый, она не смогла его утащить, – старушка похлопала ладонью по дереву, – иначе и его бы здесь не было.

Приставы завершили осмотр и выпроводили присяжных наружу. Мать Римуса пошла за ними. В этот вечер, как и всегда, старушка собиралась отнести сыну кастрюльку Hasenpfeffer, традиционного немецкого кроличьего рагу.

– Он был таким хорошим мальчиком, пока не женился на той женщине, – жаловалась она. – Бедный мальчик, он всегда так хотел иметь собственный дом, а все, что ему осталось, – вот это пустое место.

Присяжные направились в Эдем-парк, они шли по извилистой дорожке к беседке Спринг-хаус, где пожарные уже давно замыли следы крови.

Алиенист № 1

Помимо наблюдения над процессом, трое врачей, специалистов в области психиатрии, должны были провести физическое и психиатрическое обследование Римуса. У первого, доктора Дэвида Вольфштайна, было впечатляющее резюме: выпускник медицинского колледжа Огайо в 1889 году; заведующий психиатрическим отделением больницы Цинциннати; профессор психиатрии в Университете Цинциннати; член Американской неврологической ассоциации; три года стажировки в европейских клиниках нервных и психических заболеваний.

Еще до встречи с Римусом в тюрьме округа Гамильтон доктор Вольфштайн в общих чертах набросал направление их беседы. Он собирался изучить семейную историю Римуса, состояние его психики до и сразу после убийства, его способность к рассуждению и волеизъявлению, его отношение к закону, представление о правильном и неправильном. Доктор полагал, что “транзиторное маниакальное помешательство” – термин, который в последнее время утратил популярность, – точнее описывать как бред, обычно сопровождающий лихорадку или пневмонию. В подобном состоянии пациент может действовать как временно помешавшийся, и оно сопровождается возбуждением и потерей памяти.

На первый взгляд Римус производил впечатление успешного дельца, внимательного к своему гардеробу и внешности и “безукоризненно” чистоплотного. Римус приветствовал