Книга Голод - Алма Катсу

Мать Лидии умерла, когда та была совсем маленькой, и с тех пор они жили в огромном, кишащем прислугой доме вдвоем с отцом. Держалась она порой своевольно, в чем люди винили избаловавшего девчонку отца. Да так оно и было. Привыкшая, чтоб все выходило, как ей угодно, взрослых Лидия раздражала невыразимо, однако сильнее всего мучила его, Стэнтона. Должно быть, знала, что Стэнтон в нее влюблен, вот и пользовалась.

Ничего особенного, кроме нескольких жарких поцелуев – украдкой, в прихожей, либо в мансарде Лидии или за домом, где заросли самшита особенно высоки – между ними не было.

Господь свидетель, Стэнтону хотелось много большего, да только возможности не представлялось, а если бы и представилась, он, правду сказать, скорее всего, попросту растерялся бы, не зная, что делать. От этой стороны жизни, от подробностей происходящего между мужчиной и женщиной в темноте, дед с матерью берегли его – старательней некуда.

Однако сам Стэнтон неизменно воображал, будто все сделает честь по чести. Добьется достойного положения в жизни, заслужит любовь Лидии и, как положено, сделает ей предложение, а там уж фантазии, бурлящие в голове, станут явью. В то, что все это сбудется, в свою любовь к Лидии, он верил так же незыблемо, как дед – в твердость десницы Божией.

Но когда Стэнтон впервые рассказал Лидии об этих мечтах, она сделалась с ним холодна. Жизнь его превратилась в сущую пытку. От постоянной тревоги, от мыслей, чем мог огорчить ее, каким образом переступил границы дружбы, Стэнтон едва не захворал.

Минула осень 1831-го, и все эти месяцы с Лидией Стэнтон не виделся – разве что сдержанно раскланивался с нею на рынке или в церкви, через проход. Приближались праздники, зима выдалась ужасно холодной, и в эти-то холода ему наконец удалось по завершении воскресной службы отвести ее в сторону. Отец Лидии прихворнул, и в церковь она явилась одна. Заметив, что руки Лидии бледны и холодны, как лед, Стэнтон удивился: куда же подевались ее перчатки?

Оба двинулись в сторону леса, и там между ними вышла жаркая ссора. Лидия велела Стэнтону оставить ее в покое и объявила, что его ухаживаний ни дня не желала. Стэнтон был сокрушен. Годы дружбы, минуты пылкой, интимной близости – все это промелькнуло в памяти сплошной туманной чередой. Где же он оступился?

Стэнтон принялся умолять ее все объяснить, помочь ему разобраться в происходящем, ни на чем не настаивая, ничего не требуя, но и не желая покорно смириться с отставкой. Лидия явно о чем-то умалчивала, и ему просто хотелось знать, что стряслось. Она должна, обязана была объяснить, отчего никогда не станет его суженой. Пусть всего-навсего назовет причину, и он примет ее и уйдет навсегда.

Наконец Лидия уступила и объяснила, в чем дело… хотя Стэнтон вскоре узнал бы об этом сам.

Она беременна.

Смущенный, опешивший, Стэнтон не сразу нашелся с ответом. Зимняя стужа вдруг пробралась сквозь ткань его лучшего шерстяного пальто, извлекавшегося из гардероба только по случаю воскресенья.

– Но… как?

Щеки обдало жаром. Возможно, он был неопытен, но и отнюдь не глуп. И знал, откуда берутся дети. Выходит… выходит, у Лидии есть кто-то другой?

Однако всю его ревность, всю ярость, всю боль затмила тревога.

– Кто же это? Теперь ты замуж за него выйдешь?

Тут Лидия и заплакала – сначала беззвучно, так что Стэнтону показалось, будто с неба вновь падает легкий снежок, но затем разрыдалась вовсю. И умолкла, словно язык проглотила.

Тогда Стэнтон опустился перед ней на колени. Руки ее оказались невероятно холодны, и он сжал их в ладонях, принялся изо всех сил растирать, не обращая внимания на ее слезы. Может быть, стоит только согреть ее, и она вновь станет той, прежней Лидией, которую он знал – или думал, что знает, – с детства?

– Кто бы он ни был, для меня это неважно, – заговорил он, перекрывая ее плач. – Я всю жизнь любил тебя и буду любить всю жизнь. Прошу тебя, Лидия: если ты меня тоже любишь, выходи за меня замуж.

Лидия наконец перестала плакать. Слезы оставили на ее обветренной коже тоненькие следы влаги. Лицо Лидии казалось картиной, готовой расплыться, помутнеть, навеки утратив истинный вид.

– Я с ним знаком? Неужто этот подлец сбежал и бросил тебя?

Но Лидия отрицательно покачала головой.

– Нет, никуда он не сбежал. И мне… и мне, Чарльз, никуда… никогда от него не уйти.

Тревога Стэнтона достигла пика.

– Я никакому чудовищу не позволю ломать тебе жизнь. Пойдем к твоему отцу: уж он-то любого, кто бы то ни был, заставит за все заплатить.

Услышав это, Лидия вновь громко, отрывисто зарыдала, высвободилась из его рук и побежала в лес. Стэнтон, окликнув ее, помчался следом, нагнал, схватил Лидию за плечо, развернул к себе. Тогда она, уткнувшись лицом в его грудь, что-то забормотала – снова, и снова, и снова, и, наконец, Стэнтон сумел расслышать ее слова… но разум упорно отказывался в них поверить.

– Это он… это он… это ОН… отец…

Секрет Лидии накрыл окрестный лес, словно ватное одеяло. В то время как на свет одна за другой, медленно, с болью выплывали подробности, вокруг безмолвствовали даже птицы. Мистер Нокс уже около двух лет принуждал дочь спать с ним.

Потрясенный, охваченный ужасом пополам с отвращением, Стэнтон обнял ее, прижал к себе. Ведь он все это время был рядом, но ничего не заметил, ничем не помог. Сможет ли он хоть когда-нибудь простить себя? Сможет ли стать достойным доверия хоть одной девушки?

– Я все улажу, – твердил он, хотя сам не знал как.

Лидия принялась умолять его никому никогда не рассказывать о пережитом ею позоре.

– Если хоть кто-то узнает, я дальше жить не смогу, – твердила она.

При виде ее неожиданного, противоестественного стремления защитить отца Стэнтону сделалось жутко. В конце концов Лидия отстранилась от него, утерла слезы и твердо сказала, что ей нужно вернуться домой, пока ее не хватились.

Тут Стэнтон и пообещал:

– Встретимся завтра, здесь же. Я все улажу.

Лидия кивнула.

– Пожалуйста, не рассказывай никому, – попросила она и побежала к дому.

После этого разговора Стэнтон, дрожа от холода, бродил по лесу не один час. Дело шло к вечеру, мороз крепчал, однако остановиться он не мог: казалось, стоит дать отдых ногам, ужас задушит насмерть.

Вернувшись домой, он направился прямо в кабинет деда. Разговор ему – Стэнтон знал – предстоял не из легких. Строгий до беспощадности, с Ноксом дед крепко дружил, и шансы на то, что он поверит в историю Стэнтона, стремились к нулю. Однако это было неважно: ведь дело вовсе не в правде, главное – все уладить, как обещал.

Рассудив так, Стэнтон сказал деду, что ребенок – его, и попросил позволения поступить по чести, немедля женившись на ней. Юный умом, он полагал, что в позволении и в средствах дед не откажет, сколько бы строгих нотаций ему ни прочел.