Книга Краснокожий Пророк - Орсон Скотт Кард

Наполеона речь Такумсе рассердила, но полководец сумел-таки выдавить улыбку.

— Ну, какая-то правда в твоих словах имеется, — сказал он. — Мне нет до тебя дела, но я не забуду тебя. Я многому научился у тебя, Такумсе. Я понял, что любовь к полководцу вернее ведет за собой людей, чем любовь к стране, но любовь к стране — это лучше, чем жажда славы, а жажда славы — лучше, чем страсть к грабежам, и страсть к грабежам — лучше, чем поклонение деньгам. Но лучше всего сражаться за какое-то дело. За великую, благородную мечту. Меня мои воины всегда любили. Они готовы пойти ради меня на смерть. Но ради благого дела они пожертвуют своими женами и детьми и будут считать, что оно того стоит.

— Ты этому научился у меня? — спросил Такумсе. — Это речи моего брата, а не мои.

— Твоего брата? Мне-то казалось, что он никогда не призывал людей положить жизнь за какое-то дело.

— Он весьма волен в вопросах смерти. Он ненавидит убийство.

Наполеон рассмеялся, и Такумсе рассмеялся вместе с ним.

— А знаешь, ты все-таки прав. Мы не друзья. Но ты мне нравишься. И вот что мне непонятно. Неужели, победив и изгнав бледнолицых со своей земли, ты вот так вот все бросишь и позволишь племенам разбрестись в разные стороны и жить так, как они жили раньше? Неужели ты допустишь, чтобы все снова принялись ссориться друг с другом, чтобы краснокожие вновь стали слабыми?

— Не слабыми, счастливыми. Прежде мы были счастливы. Много племен, много языков, но единая живая земля.

— Слабыми, — повторил Наполеон. — Знаешь, Такумсе, если б мне удалось объединить под единым флагом мою страну, я бы держал ее так крепко, что мой народ стал бы великой нацией, великой и могучей. Запомни, если у меня это получится, мы вернемся и отнимем у тебя твою землю. Мы захватим все страны на земном шаре. Уж поверь мне.

— Это потому, что ты представляешь зле", генерал Бонапарт. Ты хочешь все и вся переделать, подчинить себе.

— Это не зло, глупый ты дикарь. Когда люди начнут повиноваться мне, они обретут счастье и покой, обретут мир. И впервые за всю историю они станут свободными.

— Они будут жить в мире, пока не восстанут против тебя. Они будут счастливы, пока не возненавидят тебя. И свобода их продлится только до той минуты, пока они не решат поступить против твоей воли.

— Вы только посмотрите, краснокожий философствует. А эти крестьяне-поселенцы знают, что ты читал Ньютона, Вольтера, Руссо и Адама Смита?[20]

— Вряд ли им известно, что я умею читать на их языке.

Наполеон, наклонившись, облокотился на стол.

— Мы уничтожим их, Такумсе, ты и я. Но ты должен привести мне армию.

— Мой брат предрек, что у нас будет эта армия еще до конца года.

— Пророчество?

— Все его пророчества сбываются.

— А он не сказал, победим мы или нет?

Такумсе усмехнулся:

— Он сказал, что ты обретешь славу самого великого европейского генерала за всю историю. А я-буду известен как величайший краснокожий вождь.

Наполеон взъерошил волосы и улыбнулся. Теперь он выглядел как настоящий мальчишка. Он умел угрожать, хвалить и преклоняться одновременно.

— Ну, это еще неизвестно. Знаешь ли, мертвецов тоже называют великими.

— Но люди, проигравшие битву, никогда еще не обретали славу. Их благородством, может быть, мужеством восхищались. Но великими никогда не называли.

— Верно, Такумсе, верно. Твой брат, оказывается, провидец. Дельфийский оракул.

— Я не знаю этих слов.

— Неудивительно, ты ведь дикарь. — Наполеон налил в бокал вина. — Я несколько забылся. Вина?

Такумсе покачал головой.

— Мальчику, думаю, еще нельзя, — заметил Наполеон.

— Ему всего десять лет.

— Во Франции это означает, что вино наполовину разбавляется водой. Да, кстати, а что у тебя делает бледнолицый мальчишка? Такумсе, ты что, взялся за похищение детей?

— Этот мальчишка, — сказал Такумсе, — нечто большее, чем кажется.

— Глядя на его набедренную повязку, этого не скажешь. Он понимает по-французски?

— Ни слова, — успокоил Такумсе. — Я пришел, чтобы спросить у тебя… вы дадите нам ружья?

— Нет, — сразу ответил Наполеон.

— Мы не можем идти против пуль со стрелами, — объяснил Такумсе.

— Лафайет запрещает выдавать вам какое-либо огнестрельное оружие. И Париж поддерживает его. Они тебе не доверяют. Боятся, что в один прекрасный день те же самые ружья обратятся против нас.

— Какой тогда прок от всей моей армии?

Наполеон улыбнулся, сделал глоток из бокала.

— Я говорил с некими торговцами из Ирраквы.

— Ирраква — это испражнения больного пса, — сказал Такумсе. — Это жестокие, завистливые твари, они были такими до того, как пришел белый человек, а теперь стали еще хуже.

— Странно. А англичане, такое впечатление, находят их весьма мирным, добродушным племенем. Лафайет так просто восхищается ими. Но главное здесь не это. Они производят ружья. В больших количествах. Дешево. Это не самые надежные ружья, но во многом они сходны с обычными винтовками. Следовательно, можно сделать так, чтобы пуля лучше подходила под дуло, чтобы цель была вернее. И все равно Ирраква продает свои ружья значительно дешевле.

— Ты их купишь нам?

— Нет. Ты их сам купишь.

— У нас нет денег.

— Шкурки, — напомнил Наполеон. — Бобровые шкурки. Ондатровые. Оленьи и бизоньи.

Такумсе покачал головой:

— Мы не можем просить животных умереть, чтобы на их шкуры потом купить оружие.

— Плохо, очень плохо, — искренне огорчился Наполеон. — Ведь у вас, краснокожих, дар к охоте, как мне говорили.

— У настоящих краснокожих. Племя ирраква давно забыло об этом даре. Они слишком долго пользовались машинами белого человека, поэтому теперь, как и бледнолицые, они мертвы земле. Иначе бы они пошли и сами добыли нужные им шкуры.

— Они еще кое-что согласны принять в уплату. Кроме шкурок, — продолжал Наполеон.

— У нас нет ничего такого, что бы было нужно им.

— Железо, — уточнил Наполеон.

— У нас нет железа.

— Разумеется. Но вы знаете, где оно залегает. В верховьях Миззипи и вдоль Мизоты. У восточной оконечности озера Высоководное. Все, что им нужно, это ваше обещание. Вы должны поклясться, что не станете нападать на их лодки, пока они будут перевозить железную руду в Ирракву, и на шахтеров, которые будут добывать железо из-под земли.