Книга Вера для чемпиона - Дасти Винд

- Да, я была любовницей этого человека. Он предложил сходить с ним в сауну, когда я провалила экзамен. Я согласилась.

- И ваши родители знали об этом?

- Родители? - снова злая усмешка. - У меня нет родителей. И любовников себе я выбираю сама.

Миша сел на диван рядом с бабушкой. Не сводя злобного взгляда с экрана, потянулся за пультом, но Маргарита Васильевна, отняв руку от горла, опередила его.

- Оставь.

- Я не хочу это видеть, - процедил Миша.

- Придется, - тихо ответила княгиня. - Мы должны знать, сказала ли она что-то про тебя.

- Это прямой эфир?

- Нет.

- Вот тварь.

- Миша. Она - твоя сестра.

- Одно другому не мешает, - Михаил вскочил с дивана. - Я еду к ней.

- Ничего уже не изменишь. Сядь.

- Она должна...

- Сядь! Вера, ты тоже присаживайся, пожалуйста

Михаил, скрипя зубами, вернулся на свое место.

Я села в кресло и затаила дыхание, чувствуя себя сейчас невообразимо лишней  здесь. Мне было неловко.

Особенно, когда Соня, наигранно раскрепощенная, стала рассказывать о своей связи с преподавателем во всех подробностях, которые допускало общественное телевидение. Потом были фотографии с замыленными участками, пошлые сообщения, эксперименты втроем и вчетвером. А потом... Потом пришло время истории с аварией.

- Да, это он был за рулем. И теперь я это признала. Потому что не хочу покрывать этого человека. Этого преступника. Я закрыла глаза на одно его преступление, и он совершил второе.

-  У вас есть доказательства, что за рулем был он?

- Да, есть. Они есть и у полиции. И теперь действуют. Теперь их никто не скрывает.

- Соня, а что за история с вашим братом? К слову, - ведущий повернулся к камере и за его спиной, на большом экране, появилась фотография Михаила. - Брат Сони - Михаил Белоозеров, известный титулованный боксер.

Дальше следовала вставка о жизни Миши, с фотографиями с ринга, видео со спортивных мероприятий, а потом ведущий снова обратился к Соне.

- Насколько нам известно, ваш брат не только на ринге решает проблемы с помощью кулаков.

- Да, брат иногда переходит грань.

- Я по тебе ее перейду, идиотка, - прошипел Михаил.

- Но меня и моих мужчин его вспышки гнева не коснулись, если вы об этом. Мишу я никогда и ни во что не впутывала.

- А он вас?

- Ну нет, конечно. Я с ним почти не общаюсь. Он же звезда, а я так... Гуляю сама по себе.

- Спасибо. Спасибо, Соня, что нашли в себе силы прийти и все рассказать нам. В эфире "За ширмой" была София Белоозерова со своей историей первой любви к Константину Ломакину, герою нашего сегодняшнего расследования. А теперь поприветствуем следующую героиню - Марина Рыльская, еще одна студентка Константина, которая едва не совершила непоправимое после разрыва их отношений. Встречаем Марину.

Маргарита Васильевна закрыла глаза.

- Вера... Мне плохо.

- Приступ? - я бросилась за сумкой.

- Да.

- Ба, что такое?

- Мигрень. Вера сделает укол, и все пройдет. И положи телефон. Не звони сестре.

- Почему? Ее надо поставить на место. Я должен...

- Не должен. Она сказала, что выбор делает сама. Пусть и последствия пожинает собственноручно, - Маргарита Васильевна, не открывая глаз, откинулась на спинку дивана. - Сядь ко мне, пожалуйста. И выключи теперь телевизор. Я видела достаточно.

Укол не помог. Через полчаса симптомы только усилились, и, опасаясь инсульта, мы повезли княгиню в городскую клинику.

Всю дорогу Маргарита Васильевна молчала, а когда я спросила, как она себя чувствует, то княгиня не смогла мне связно ответить. Испугалась сама и, побледнев, замолчала. Миша, сжав руль, прибавил газа. Мы летели под камерами и на красный сигнал, собирая штрафы, ругань и возмущенные гудки. Я держала Маргариту Васильевну за руку, а смотрела на Михаила, в зеркало заднего вида. Он весь сейчас был концентрацией тревоги и ярости

В больницу бабушку он внес уже на руках. Я бежала следом. В приемной тут же подкатили каталку. Маргарита Васильевна, вмиг ставшая совсем маленькой и слабой, погладив руку внука на прощание и произнесла четко и громко всего два слова:

- Не бесись.

Миша сжал челюсти. Только двери приемного закрылись за каталкой и врачами, как он, развернувшись, со всего маха, ударил рукой по пластиковой спинке скамейки, разломав ее на куски. В коридоре повисла тишина. Медсестра регистратуры испуганно посмотрела на охранника, который поспешил к нам.

- Вы что себе позволяете, - начал грузный седой мужчина, поправляя свой бейдж с яркой желтой надписью "Охрана". - Это же госуд...

Он замер и разинул рот, а уже в следующий миг хлопнул Мишу по плечу. Последний с такой злостью посмотрел на его руку, что охранник тут же извинился:

- Простите, но вы Белоозеров, да? Боксер?

- Да.

- А... Так это... Вы поаккуратнее... А можно вас попросить фото сделать? Для сына, понимаете, он фанат...

Миша шумно выдохнул. Я взяла его за руку и переплела свои пальцы с его. Он вздрогнул, посмотрел на меня рассеянно, будто вообще забыл, что я рядом, а потом как-то вдруг поник, опустил плечи и, обернувшись, с досадой оглядел поломанную скамейку.

- Простите, я немного переборщил.

- Да что вы! Со всеми бывает! Эмоции!

- Эмоции, - задумчиво повторил Михаил и полез во внутренний карман куртки, за бумажником. - Сколько нужно? Мне, наверное, с завхозом надо поговорить.

- Я вас провожу. Но это вообще яйца выеденного не стоит, - охранник отмахнулся. - У нас тут вечно алкаши дебоширят, и скамейки эти дешевые, одноразовые, так сказать. Так можно фото, а, Михаил?

Фото было не одно. Миша лепил на лицо улыбку, но выглядел совершенно разбитым. Когда нас позвала медсестра, он, не сказав ни слова, отвернулся от охранника, и направился к стойке.

- А чего у него случилось? - шепотом спросил у меня охранник. - Что он скамейку так...

- Тяжелый день, - бросила я и поспешила к Мише. - Где она?

- В реанимации, - сухо ответил Михаил и протянул мне руку. - Идем. Там скажут, что к чему.

Мы могли бы пройти по коридорам, но Миша потянул меня на улицу. Шел снег, мелкий и колючий, мороз освежал, но в моменты таких переживаний, мне казалось, что я переставала быть с миром на одной волне. Я вообще не видела мира.

Михаил не обмолвился со мной ни словом, а я молчала, не решаясь на дежурное "все будет хорошо", потому что хорошо могло и не быть. Мы оба это понимали.